на текст Большой элегии Джону Донну Иосифа Бродского

Джон Донн уснул, уснуло всё вокруг. 
Уснули стены, пол, постель, картины, 
уснули стол, ковры, засовы, крюк, 
весь гардероб, буфет, свеча, гардины. 
Уснуло всё. Бутыль, стакан, тазы, 
хлеб, хлебный нож, фарфор, хрусталь, посуда, 
ночник, бельё, шкафы, стекло, часы, 
ступеньки лестниц, двери. Ночь повсюду. 
Повсюду ночь: в углах, в глазах, в белье, 
среди бумаг, в столе, в готовой речи, 
в её словах, в дровах, в щипцах, в угле 
остывшего камина, в каждой вещи. 
В камзоле, башмаках, в чулках, в тенях, 
за зеркалом, в кровати, в спинке стула, 
опять в тазу, в распятьях, в простынях, 
в метле у входа, в туфлях. Всё уснуло. 
Уснуло всё. Окно. И снег в окне. 
Соседней крыши белый скат. Как скатерть 
её конек. И весь квартал во сне, 
разрезанный оконной рамой насмерть. 
Уснули арки, стены, окна, всё. 
Булыжники, торцы, решетки, клумбы. 
Не вспыхнет свет, не скрипнет колесо… 
Ограды, украшенья, цепи, тумбы. 
Уснули двери, кольца, ручки, крюк, 
замки, засовы, их ключи, запоры. 
Нигде не слышен шёпот, шорох, стук. 
Лишь снег скрипит. Всё спит. Рассвет не скоро. 
Уснули тюрьмы, зáмки. Спят весы 
средь рыбной лавки. Спят свиные туши. 
Дома, задворки. Спят цепные псы. 
В подвалах кошки спят, торчат их уши. 
Спят мыши, люди. Лондон крепко спит. 
Спит парусник в порту. Вода со снегом 
под кузовом его во сне сипит, 
сливаясь вдалеке с уснувшим небом. 
Джон Донн уснул. И море вместе с ним. 
И берег меловой уснул над морем. 
Весь остров спит, объятый сном одним. 
И каждый сад закрыт тройным запором. 
Спят клёны, сосны, грабы, пихты, ель. 
Спят склоны гор, ручьи на склонах, тропы. 
Лисицы, волк. Залез медведь в постель. 
Наносит снег у входов нор сугробы. 
И птицы спят. Не слышно пенья их. 
Вороний крик не слышен, ночь, совиный 
не слышен смех. Простор английский тих. 
Звезда сверкает. Мышь идёт с повинной. 
Уснуло всё. Лежат в своих гробах 
все мертвецы. Спокойно спят. В кроватях 
живые спят в морях своих рубах. 
По одиночке. Крепко. Спят в объятьях. 
Уснуло всё. Спят реки, горы, лес. 
Спят звери, птицы, мёртвый мир, живое. 
Лишь белый снег летит с ночных небес. 
Но спят и там, у всех над головою. 
Спят ангелы. Тревожный мир забыт 
во сне святыми — к их стыду святому. 
Геенна спит и Рай прекрасный спит. 
Никто не выйдет в этот час из дому. 
Господь уснул. Земля сейчас чужда. 
Глаза не видят, слух не внемлет боле. 
И дьявол спит. И вместе с ним вражда 
заснула на снегу в английском поле. 
Спят всадники. Архангел спит с трубой. 
И кони спят, во сне качаясь плавно. 
И херувимы все — одной толпой, 
обнявшись, спят под сводом церкви Павла. 
Джон Донн уснул. Уснули, спят стихи. 
Все образы, все рифмы. Сильных, слабых 
найти нельзя. Порок, тоска, грехи, 
равно тихи, лежат в своих силлабах. 
И каждый стих с другим, как близкий брат, 
хоть шепчет другу друг: чуть-чуть подвинься. 
Но каждый так далёк от райских врат, 
так беден, густ, так чист, что в них — единство. 
Все строки спят. Спит ямбов строгий свод. 
Хореи спят, как стражи, слева, справа. 
И спит виденье в них летейских вод. 
И крепко спит за ним другое — слава. 
Спят беды все. Страданья крепко спят. 
Пороки спят. Добро со злом обнялось. 
Пророки спят. Белесый снегопад 
в пространстве ищет чёрных пятен малость. 
Уснуло всё. Спят крепко толпы книг. 
Спят реки слов, покрыты льдом забвенья. 
Спят речи все, со всею правдой в них. 
Их цепи спят; чуть-чуть звенят их звенья. 
Все крепко спят: святые, дьявол, Бог. 
Их слуги злые. Их друзья. Их дети. 
И только снег шуршит во тьме дорог. 
И больше звуков нет на целом свете.

Но чу! Ты слышишь — там, в холодной тьме, 
там кто-то плачет, кто-то шепчет в страхе. 
Там кто-то предоставлен всей зиме. 
И плачет он. Там кто-то есть во мраке. 
Так тонок голос. Тонок, впрямь игла. 
А нити нет… 

…