Темно-синее делается голубым. 
Бледное вылезает и медленно раскаляется добела. 
Зеленое, еще в июне ставшее желтым, 
теперь становится бурым, 
отбрасывает почти лиловую 
на черные, 
металлические. 
 
Пепельно-бледный сплевывает красное. 
Двое пятнистых оглядывают бесконечную желтую. 
Быстро одну на двоих, чтобы невесомый, молочный 
смешался с алой 
и все стало чуть ярче, 
особенно – зеленое и голубое. 
 
Как все было просто, когда красные гоняли белых, 
зеленые – коричневых. 
 
Пепельно-бледный еще вглядывается 
в немыслимо голубое 
красными от боли и бесонницы, – 
вдруг возникнет серебряный 
в ослепительном яростном рокоте 
или золотой 
в сияющем шелесте крыл. 
Двое пятнистых 
вскидывают масляно-черные. 
 
Все могло бы быть проще, 
если бы бесцветное, вяло текущее 
постепенно не превращало красных в коричневых, 
синих и серых – в зеленых, 
всех вместе – в пятнистых, 
торопящихся 
одну на двоих, 
пока голубое постепенно становится синим, 
пока белое бледнеет и уползает за край бесконечно-желтой, 
заливая ее красным, 
вытекающим из маленького черного 
чуть пониже слипшихся рыжих. 
 
Двое пятнистых пьют мутную 
из потемневшей железной. 
Синее быстро чернеет. 
Они идут медленно, 
одного из них неожиданно рвет бурым. 
 
Зреют виноградники Господа, 
течет вино Его под песками. 
Красное не расступается. 
Белое остается мертвым. 
Мертвое – слишком соленым. 
Черное – серым.