Мой взгляд сроднился 
с гладью стекла, 
за которым зима 
из январских туч 
крошит белый песок.
Тревога давит висок. 
Как много дыма ушло 
из-под выдохов дней, 
как хочется к ней...
И кто бы дал мне ответ, 
какой длины стена 
от нее до меня. 
Давно изучен каждый штрих, 
давно изучен каждый шорох. 
Мой невидимый старик 
сушит слезы, будто порох. 
Заменив окно на потолок, 
зрачок застрял на паутине. 
Ты не видишь, как на дно 
идет мое: «Нет, не покинет». 

На циферблате число 
стрелки взяло в плен — 
это предел. 
День уткнулся в восток 
на старте и слёг. 
Вздремнуть бы часок. 
Но мысли и слух 
забыли про сон — 
ждут в унисон. 
Слепое окно 
в своей немоте 
твердит о тебе. 
Давно изучен каждый штрих, 
давно изучен каждый шорох. 
Мой невидимый старик 
сушит слезы, будто порох. 
Заменив окно на потолок, 
зрачок застрял на паутине. 
Ты не видишь, как на дно 
идет мое: «Нет, не покинет»...

1994