Когда ты меня раскусишь, жжёный мой сахарок;
Выставишь с детьми нерождёнными за порог -
Я умою дымом глаза, слепые, как волдыри.
Везите меня вприпрыжку, трамваи-поводыри!

Чтобы в какой-то кухне, да в пьяне, да в кутерьме,
Но наплакать на ухо шлюхе, жеманной, как кутюрье.
Но на том, как тебя люблю и как жить без тебя очкую;
Хмельную взглотну слюну и *бало в стол забычкую.

[Куплет 2]:
В час, когда меня не станет в мыслях ласковых твоих,
Я вздрогну в разбитом теле, ополаскивая рыхлое нутро.
Какой-то дрянью, фаршированный собой
По мостовой вожу ногами до смешного вразнобой!

Из неба сыпется перхоть, перхоть крошками с плеч.
Я очернел своей юность самой пошлой из мечт.
Да в чёрных тачках, похожих на больших черепах
Перекрикивать мысли в чужих черепах.

[Куплет 3]:
Между мной и разинутой в зеве беззубом пастью сортира
Тянется, тянется горькой резиною пьяной слюны нитка строптивая.
И кончается, истончается она кончится - сгину и я.
На руку оплывает стена парафиновая - эта нить - пуповина моя
В ней длины - половина меня.

Опираясь о глянцевую белую грудь санфаянсовую,
Пуповиной кулак опоясываю и под русскую плясовую я выплясываю.
На кухню - там музыка, и накурено густо и вкусно
Там лежит моя чёрная книжка, я пишу туда чёрные сказки
Там живут мои чёрные люди и живут свои чёрные жизни