Рассказ

    Вот хороша, стройна, загорела,
    Идет мимо девушка из Ипанемы.
    В ритме самбы,
    Плавно качаясь, идет...

    Но...   Отчего я печален?
    О...   Я хочу ей признаться...
    Да!..   Должен я ей открыться...
    Но не смотрит она на меня,
    Лишь на море все смотрит она...

Так девушка из Ипанемы смотрела на море в шестьдесят третьем году. И сейчас,
в восемьдесят втором, девушка из Ипанемы смотрит на море точно так же.
Старше она не стала. Запечатанная в свой образ, плывет себе тихонько по морю
времени... А может, и стала старше - и тогда ей должно быть уже под сорок. И
пусть с этим кто-то не согласится, но она уже, наверное, не такая стройная и
не такая загорелая, как тогда. У нее трое детей, а от солнца только кожа
болит. Может, она еще вполне хороша собой, но ведь не молода, как двадцать
лет назад - что говорить...
Но уж на пластинке она точно старше не стала. Вот она, в бархате
тенор-саксофона Стэна Гетца - всегда шестнадцатилетняя, нежная и стройная
девушка из Ипанемы. Я включаю проигрыватель, опускаю иглу - и сразу
появляется ее фигурка.

    О...   Я хочу ей признаться...
    Да!..   Должен я ей открыться...

Всякий раз, слушая эту песню, я вспоминаю школьный коридор. Темный, немного
сырой коридор моей школы. Высокий потолок отзывается эхом, когда шагаешь по
бетонному полу. Несколько окон выходят на север, но к ним вплотную
подступают горы, и поэтому в коридоре всегда темно. Темно - и тихо, как в
склепе. По крайней мере, в моей памяти этот коридор сохранился до ужаса
тихим.
А почему так получилось, что я всегда вспоминаю школьный коридор, услышав
"Девушку из Ипанемы" - мне и самому не очень понятно. Ведь никакой связи
нет. Что это, интересно, за камушки кидает девушка из Ипанемы 63-го года в
колодец моей памяти?
Школьный коридор, в свою очередь, вызывает у меня в памяти овощной салат.
Огурцы, помидоры, листья салата, стручковый перец, спаржа, нарезанный
кружочками репчатый лук - и все полито розовым соусом "Тысяча островов".
Это, конечно, не означает, что в конце школьного коридора у нас торговали
салатами. Коридор заканчивался дверью, а за ней в двадцати пяти метрах
находился неказистый бассейн.
Так почему же школьный коридор напоминает мне овощной салат? Здесь тоже,
если подумать, связи никакой.
А овощной салат напоминает мне девочку, с которой я когда-то был немножко
знаком.
Хотя эта ассоциация как раз вполне объяснима. Она вечно ела одни овощные
салаты.
- У тебя уже, хрум-хрум, задание по-английскому, хрум-хрум, сделано?
- Хрум-хрум, нет еще. Хрум-хрум, еще немного, хрум-хрум-хрум, осталось.
Я тоже был большим любителем овощей, так что мы с ней уплетали их на пару. У
нее были своеобразные убеждения: она свято верила, что если соблюдать
сбалансированную овощную диету, то все в жизни будет идти отлично. Если же и
все человечество перейдет на овощи, то воцарится добро и красота, а мир
переполнится здоровьем и любовью. Прямо "Земляничные поляны" какие-то...

"Давным-давно, - пишет один философ, - была эпоха, когда между материей и
памятью пролегала метафизическая бездна."
Девушка из Ипанемы Шестьдесят Три / Восемьдесят Два продолжает беззвучно
идти по метафизическому жаркому пляжу. Пляж очень длинный, на него набегают
спокойные белые волны. Ветра совсем нет, горизонт чист. Пахнет морем.
Нещадно жарит солнце.
Я валяюсь под пляжным зонтиком; из ящика со льдом достаю и открываю банку
пива. Сколько я их уже выпил? Пять? Шесть? А, черт с ним. Сколько ни пей,
все выходит с потом.
А она все идет себе. Бикини простенькой расцветки в обтяжку на загорелом
стройном теле.
- Привет, - окликаю я ее.
- Добрый день, - говорит она.
- Пива выпьешь? - приглашаю я.
- Давай! - соглашается она.
И мы вместе пьем пиво под пляжным зонтиком.
- Кстати, - говорю я, - кажется, я тебя уже встречал здесь - в шестьдесят
третьем году. И место то же, и