Ты присядешь в никольском подворье...
(Дмитрий Певзнер)

Ты присядешь в никольском подворье
просвистев вдоль по синей аллее
но как шапка алеет на воре
все внутри у тебя сатанеет

сатанеет от беглого солнца
от тончайшего белого пуха
от того как слепая старуха
перекрестит тебя из оконца

от того что здесь можно оглохнуть
очуметь от скандалов в трамвае
опупеть одуреть да издохнуть
от хибар хипарей и сараев

а ты сядешь в никольском подворье
и запишешь на белой полоске
номеруя цифирями сноски
все в химически чистом миноре

мимо четко печатая точки
каблучком неночного печальства
проскользит миллионная дочка
а в глазах у нее генеральство

и сухая костлявая дама
с попугаем в уродливой клетке
проплывет как торец нотердама
в наших снах с димедрольной таблетки

обретя положение сидя
не посмев положение лежа
все прощая и всех ненавидя
дама вымолвит боже мой боже

и покрывшись гусиною кожей
приструнив непослушную клетку
вышиваньем займется газеткой
изподлобья глядя на прохожих

надоест и вдова или дева
оторвавшись от книги и пяльцев
цепко сунет костлявые пальцы
белой змейкой к зеленому чреву

после скажет ему дай поглажу
сунет пальцы и ласково дунет
попугай изловчится и клюнет
а потом его больно накажут

за породу лишенный свободы
обреченный на вечное просо
попугай иудейской породы
с безнадежно неправильным носом

зеленея от грусти и злости
будет долго раскачивать носом
раскидав надоевшие горсти
бестолково-унылого проса

но за день до апокрифа тверди
придет час и минута в минутку
попугай превратится в голубку
в сизо-грязного голубя смерти

и взлетит голубочек никольский
оторвав свое тело от тела
городских черноземов как скользкий
отрываем мы взгляд от дебелой

от дебелой чумной поварихи
в диетическом сне общепита
когда шваркнет она дермовихи
мол берите родные и жрите

и взлетит голубок и раздавит
сизой грудью грунтованный воздух
выбивая из набрежной гвозди
задевая за выступы зданий

и от взмаха седеющих перьев
расплескается пух тополиный
и лишившись доверья деревьев
улетит в голубые долины

улетит и уверенный в чуде
возвратится грозою весенней
а в никольском саду в воскресенье
воскресенья майтрейи не будет

но захлопнутся пасти мостовы
фонари заменяя крестами
и нева под крестами лилово
белоночье свое наверстает

и в уснувшем никольском подворье
не вспугнув попугайную стаю
заполощется синее взморье
и растает растает растает

и внезапно над белою тьмою
над брелоками белого хлеба
над невой над крестовской тюрьмою
залоснится кристальное небо

в этом небе без облачных бликов
ни звезды ни пылинки ни точки
только вымя старушечьих ликов
попугай с генеральскою дочкой

только город замученный астмой
проштормленный шипением суши
обреченный на старческий насморк
на железом зажатые уши

а потом в этом некогда небе
не найдется и корочки хлеба
только небо и серое небо
только небо и небо и небо