Раскалённый песок забивает глаза,
Ветры пыль превращают в бурю,
На границе империи лагерный вал
землю рвёт на свою и чужую.

Кто в смердящей грязи ватиканских низин
стеблем сочным тянулся в выси,
Возмужал в перебранках гражданской беды,
Не привыкнет к размеренной жизни.

Мы волками вгрызались в сарматскую степь,
Сталь клыка искромсала горы,
Зубоскалящих варваров гнали от мест
римской доблестью обретённых.

Я как мог укрывался, как мог укрывал,
Бил наотмашь клинком коротким,
Не считая царапины, годы считал
в удалении проведённые.

Так хотел вновь увидеть сестру и отца,
Брата, ставшего им опорой,
Лишь бы только дожить, дотянуть достоять
день за днём в суете гарнизонной.

Как меняется всё, ещё только вчера
метил дротом в косматые рожи,
А теперь из казарм императорской гвардии
иноземный доносится говор.

Где юнцом укрывался в цветущих садах,
Огороженные забором,
Вырастают дворцы выдающихся граждан,
Неподкупностью облачённые.

Двадцать лет позади, зажимаю в руке
причитающееся по праву,
Не оценят, увы, двадцать тысяч монет
пережитого в тысячах схваток.

Всё сильнее спиваюсь у всех на глазах
укротитель парфянского гнева,
Пока будут в цене боевые рассказы,
Будет выпивка, будет веселье.

Пока матери ждут, засыпая в слезах,
Просыпаясь, скорбят об утратах,
Будет верной молитвой неверным богам
скудный хлеб отставного солдата.