…Задача подготовленной записи-ленты заключалась в создании полифонического диалога между записанным голосом скрипки и тем, который звучит непосредственно во время исполнения. Общее же звучание с помощью динамиков, установленных по всему залу и ими управляющей аппаратуры, можно было заставить «ходить по кругу».

Вспомнилось: «Движение — цель». Эту заповедь можно было бы отнести не только к названию пьесы «La Lontananza nostalghica futurica» («Томительная даль будущего»), но и ко всей истории её возникновения, понимаемого как движение поиска в пространстве Времени. Представлялось всего лишь логичным слиться с этим «Движением» и мне самому.

В моём давнем юношеском увлечении театром Джиджи мог убедиться на примере почти каждого из моих предложений, независимо от того, касалось ли это расстановки пультов или моего движения между ними. Для концовки мне показалось осмысленным сразу же после последнего, подхваченного электроникой долгого звука, покинуть зал…

К моему великому изумлению, некоторые из моих предложений, сымпровизированных (и осуществлённых) только для себя и для данного исполнения, я впоследствии обнаружил в печатном тексте этого произведения.

Каждый из нас был настолько втянут в этот процесс, что мы просто не заметили, как работа и время превратили нас в сыгранный ансамбль. Все участники были вдохновлены этим внезапным Становлением, каждый старался претворить в жизнь малейшее желание Ноно как можно эффективней. И о временном аспекте мы теперь тоже получили ясное представление: сочинение длилось примерно 45 минут. Затем случилось нечто неожиданное: композитор внезапно предложил сыграть на следующий день, во время премьеры пьесу без магнитной плёнки! Его смущало вечное коварство электроники. Я изо всех сил сопротивлялся, и не только потому, что чувствовал себя неуверенно. Ни за что не хотелось отказываться от целого слоя музыки, который так меня вдохновил, и в котором Джиджи высказывался так убедительно. Генеральная репетиция на следующий день переубедила Джиджи. Сочетание сольного звучания с плёнкой теперь его устраивало. 

Вечером во время премьеры я был в высшей степени собран. Джиджи то и дело устраивал мне сюрпризы, модулируя уровень звука, интенсивность которого порой заставляла меня забывать, что главным (по автору) должно было быть ощущение тишины. Возражать было бессмысленно. Ноно сам сидел за пультом, и, в конце концов, это было его произведение. У нашего диалога сложился собственный словарь, обеспечивавший двусторонние импульсы. Постепенно возникало ощущение сыгранного дуэта. Реакция зала подтвердила наши ощущения — премьера удалась. Ноно создал, избежав какого бы то ни было пошлого или избитого звука, никогда прежде не слышанную, неслыханную музыку.

На следующее утро в Филармонии в рамках мини-фестиваля Ноно (уик-энда, посвящённого ему) должен был состояться очередной концерт. Накануне, где-то ночью Джиджи затеял бурную, хотя, видимо, принципиальную дискуссию с коллегой-композитором, который должен был дирижировать в нём. Ноно был глубоко задет поведением коллеги и намеревался отменить все дальнейшие концерты. Ноно чувствовал себя оскорблённым и покинутым друзьями. Эльмар Вейнгартен, представитель Берлинского фестиваля, очень любивший Джиджи и всегда хранивший ему верность, предложил мне вместо выпавшего произведения исполнить сольную версию «нашей» пьесы. Я согласился, хотя на самом деле собирался в то утро быть только слушателем.

Эксперимент, отклонённый мною ещё вчера, завершился ко всеобщему удовлетворению. Я немного сократил пьесу, — в сольном варианте она казалась мне чересчур длинной, — и ещё больше сосредоточился на отголосках, паузах и переходах. Звучание ленты теперь меня не отвлекало, я стремился ещё совершеннее передавать тишину.

После исполнения Джиджи выглядел удовлетворённым. Со своей неподражаемой улыбкой он заявил: «Прекрасно! Можешь играть это, как пожелаешь — покороче или подлиннее, соло или с плёнкой̷…»