Началось все с задержки. Надо объяснить тем, кто не знает тонкостей доставки подсудимых в суд. То, что они выезжают из Лефортово в 6 утра – означает, что человека подняли в 4 и вывели на сборку, где собирают всех, чтоб развезти – кого на следственные действия, кого в суд. Далее неотапливаемый этот холодный автозак кружит по городу, развозя всех, и в Мосгорсуд может приехать в последнюю очередь. Если городское движение затруднено, то не факт что и к 10:30 люди будут доставлены. И в этот морозный  автозак приехал с опозданием. Конвой, увидев состояние полковника Квачкова, отказался его поднимать в зал и вызвал «скорую». Которая констатировала гипертонический криз, сделала уколы. Дала таблетки. И разрешила продолжать. Лечить, чтобы осудить. Быть здоровым, чтоб продолжилась инквизиция. Потом были свидетели. Немолодой Антипов, который был крайне возмущен очередной вскрывшейся подделкой в этом суде – и даже предъявил заявление, написанное на действия следователя Гладышко. Не было никакого мятежа – и не могло быть. Следующий свидетель – Каплюк, видимо, запутался во вранье. Что бы соврать, чтоб не было ответственности… То сначала якобы полковник Квачков что-то замышлял, и они все это обсуждали в представленной невесть откуда аудиозаписи. То вдруг – это не я и лошадь не моя, то есть танк, на котором он планировал ехать в Москву… Адвокаты вынуждены были сделать заявление суду о преступлении, совершенном Каплюком – подстрекательстве к тяжелым преступлениям! После чего Владимир Васильевич для Каплюка опять резко стал «уважаемым»… Как в том анекдоте – так и не определился «то ли трусы одеть, то ли крест снять»… Следующий свидетель – опять скорее свидетель защиты. Замкомандира ковровской части. Ничего не планировалось. Никаких усилений. Сдал квартиру двум парням и одной девушке. Никого не знаю и не слышал. А последний – знает только А.Киселева. Он охранял общественные мероприятия… Масленицы… А где же мятеж? А – фьють! – и нету… Масленица!
Вот за такой «суд» герой Руси, русский воин полковник Квачков, и А.Киселев – приносят ежедневную жертву, запрещая спрашивать о здоровье, и уж тем более отрицая мысли о том, чтоб куда-то там жаловаться.