То ли мука, то ли скука,
 Одиночество наука...
 А тоска - такая штука,
 Не укрыться от нее.
 Я зарвался, я заврался,
 Я опять с цепи сорвался
 И осмыслить попытался
 Положение свое.

 Вот плыву на пароходе,
 Смят и сжат, как туз в колоде,
 Маюсь вроде (это в моде)
 Драматической тоской.
 Я голодный и бездомный,
 А вокруг - такой бездонный,
 Океан - такой огромный,
 Атлантический такой.

 Он загадочно мерцает,
  Он, раскинувшись, вздыхает,
 Он, как будто отдыхает
 От полуденных лучей.
 Мглой закатной дышет мерно
 И печалится, наверно,
 О великой и безмерной
 О безбрежности своей.

Пароход наш старый, странный,
Работяга неустанный,
Точно вторя океану,
Тяжко дышит на ходу.
Так, сморкаясь и чихая,
Доползет он до Шанхая
И причалит, и тогда я,
Может быть, с него сойду.

Тишина в каютах хмурых,
Только боцман - черный турок,
Все сидит, цедя окурок,
И на всех ему плевать.
Изнурен привычным делом,
Утомлен душой и телом,
Он на судне опустелом
Будет ночь пережидать.

Затоскует он жестоко
О стране своей далекой,
О турчанке зеленоокой,
Что дороже всех наград.
А бока ее округлы,
А уста ее - как угли,
А глаза ее - как джунгли,
А зовут ее - Шихрад.

А турчанка молодая,
Не печалясь, не страдая
Сладко спит, забот не зная,

Да за тридевять земель,
Не в каюте неуютной,
С ней бродяга сухопутный,
Одинокий и беспутный
Делит мягкую постель.

А зовут его Джакомо,
И ему вдали от дома
Так знакомы все симптомы
Ностальгической тоски.
И на чужбине знойным летом
Он не спит перед рассветом,
Как и все на свете этом,
Кто от дома далеки...

Зх, заняться б пустяками,
Поболтать бы с корешками,
Погулять бы кабаками,
Все бы стало на места.
Но пустяки давно забыты,
Корешки давно зарыты,
Кабаки давно закрыты,
Тишина и темнота. 
И только пароход            Плывет себе, плывет...