Зашумит ли клеверное поле, 
заскрипят ли сосны на ветру, 
я замру, прислушаюсь и вспомню, 
что и я когда-нибудь умру. 

Но на крыше возле водостока 
встанет мальчик с голубем тугим, 
и пойму, что умереть — жестоко 
и к себе, и, главное, к другим. 

Чувства жизни нет без чувства смерти. 
Мы уйдем не как в песок вода, 
но живые, те, что мертвых сменят, 
не заменят мертвых никогда. 

Кое-что я в жизни этой понял, — 
значит, я недаром битым был. 
Я забыл, казалось, все, что помнил, 
но запомнил все, что я забыл. 

Понял я, что в детстве снег пушистей, 
зеленее в юности холмы, 
понял я, что в жизни столько жизней, 
сколько раз любили в жизни мы. 

Понял я, что тайно был причастен 
к стольким людям сразу всех времен. 
Понял я, что человек несчастен, 
потому что счастья ищет он. 

В счастье есть порой такая тупость. 
Счастье смотрит пусто и легко. 
Горе смотрит, горестно потупясь, 
потому и видит глубоко. 

Счастье — словно взгляд из самолета. 
Горе видит землю без прикрас. 
В счастье есть предательское что-то — 
горе человека не предаст. 

Счастлив был и я неосторожно, 
слава богу — счастье не сбылось. 
Я хотел того, что невозможно. 
Хорошо, что мне не удалось. 

Я люблю вас, люди-человеки, 
и стремленье к счастью вам прощу. 
Я теперь счастливым стал навеки, 
потому что счастья не ищу. 

Мне бы — только клевера сладинку 
на губах застывших уберечь. 
Мне бы — только малую слабинку — 
все-таки совсем не умереть.