Предположим, герой - молодой человек, холостой кавалер,
Должен ехать в провинцию, дней этак на десять, делать дела.
Расставаясь с избранницей, он орошает слезой интерьер 
И, пожалуй, не врет, говоря, что разлука ему тяжела.
Заклинает богами земли и морей 
Без него не подмигивать здесь никому,
В сотый раз, напоследок, уже у дверей, 
Умоляет писать ему, что бы там ни было, в день по письму,
Рисовать голубка на конверте и слать непременно скорей - 
И красавица тем же вполне от души отвечает ему: 
Обещает писать, ободряет кивком,
Одаряет цветком - наконец, отпускает 
И в десять минут забывает о нем. 
А герой, повелев ямщику не зевать, 
Через сутки пути прибывает на место, 
Въезжает в гостиницу и принимается существовать. 

То есть, это он движется с делом и без, в экипаже и нет,
Озирает окрестности в виде замшелых прудов и скульптур.
Что ни день, на подарки понятно кому не жалеет монет,
Покупая смарагдовый хлам и серебряный всякий сумбур.
Или в номере (кстати, весьма дорогом)
Вечерами письма от негодницы ждет.
Изнывает от скуки, дурак дураком,
Не пьянея глотает ликер и бисквит без охоты жует.
Ожидает конверта с условным на нём от руки голубком.
И, томясь ожиданием, ходит по бархату взад и вперед.
А кокетка не помнит, она занята,
Что ни день, ежечасно ее с головой
Поглощает забота то эта, то та.
То непрошенный гость у нее, то мигрень,
То канун маскарада, то сам маскарад,
То верченье столов, то большая примерка - и так что ни день.

Предположим, неделя проходит, он ждет, а письмо не идет.
То есть, рухнули связи, обмякли устои, померкли миры.
Почтальоны ушли, вероятно, в какой-нибудь горный поход
И один за другим, вероятно, упали с высокой горы.
Проведя две ужасные ночи без сна,
На девятые сутки в единый прием
Он снотворного склянку, что свалит слона,
Осушает, и мрак наконец оглушает его забытьем.
В это самое время внезапно о нем вспоминает она.
То есть, в ту же секунду она невзначай вспоминает о нем.
И, конечно, бросается прямо к бюро,
Из бюро вынимает, конечно, бювар,
Из бювара бумагу берет и перо.
И строкою строку погоняет строка,
И к рассвету посланье выходит густым,
Как почтовый роман, а могло быть и гуще, да ночь коротка.

На десятые сутки с утра одевается наш кавалер,
выпивает свой кофе, причем даже с юмором смотрит в окно.
А затем неспеша тормошит саквояж, достает револьвер
И, конечно, стреляется, прямо на бархате, что не умно.
А конверт и надписан уже, и закрыт
Не без помощи воска, смолы и огня,
Силуэт голубка в уголке не забыт,
Путевые издержки рассчитаны, нарочный сел на коня...
Остальные детали впоследствии следствие определит.
А пока угадайте, что в этом во всем привлекает меня.
Ну, конечно же, нарочный, Боже ж ты мой!
Это как он это поскачет сейчас, полетит,
Не касаясь дороги, помчится стрелой.
А часа через два ни с того, ни с сего,
На дворе постоялом я встречу его
И в глаза посмотрю со значением, но не скажу ничего.

Разговаривать некогда, да и зачем?
Господа пассажиры, четвертый звонок,
Занимайте места, je vous prie, je vous aime,
Я - ваш новый форейтор, а кто не согласен - вот Бог, вот порог!
Решено, что мы едем в Эдем - это значит, мы едем в Эдем,
Занимайте места, господа вояжеры! Таков эпилог.
Или, может, эпиграф? Не все ли равно?
Я их, знаете, путаю: префикс один,
Да и корни, по смыслу, считай, заодно.
Ох, уж эти эллины! Этот язык!
Уж и как не вникал я в него, а не вник -
Между тем, не последний, по общему мнению, был ученик.