Дым табачный воздух выел. 
Комната - 
глава в крученыховском аде. 
Вспомни - 
за этим окном 
впервые 
руки твои, исступленный, гладил. 
Сегодня сидишь вот, 
сердце в железе. 
День еще - 
выгонишь, 
можешь быть, изругав. 
В мутной передней долго не влезет 
сломанная дрожью рука в рукав. 
Выбегу, 
тело в улицу брошу я. 
Дикий, 
обезумлюсь, 
отчаяньем иссечась. 
Не надо этого, 
дорогая, 
хорошая, 
дай простимся сейчас. 
Все равно 
любовь моя - 
тяжкая гиря ведь - 
висит на тебе, 
куда ни бежала б. 
Дай в последнем крике выреветь 
горечь обиженных жалоб. 
Если быка трудом уморят - 
он уйдет, 
разляжется в холодных водах. 
Кроме любви твоей, 
мне 
нету моря, 
а у любви твоей и плачем не вымолишь отдых. 
Захочет покоя уставший слон - 
царственный ляжет в опожаренном песке. 
Кроме любви твоей, 
мне 
нету солнца, 
а я и не знаю, где ты и с кем. 
Если б так поэта измучила, 
он 
любимую на деньги б и славу выменял, 
а мне 
ни один не радостен звон, 
кроме звона твоего любимого имени. 
И в пролет не брошусь, 
и не выпью яда, 
и курок не смогу над виском нажать. 
Надо мною, 
кроме твоего взгляда, 
не властно лезвие ни одного ножа. 
Завтра забудешь, 
что тебя короновал, 
что душу цветущую любовью выжег, 
и суетных дней взметенный карнавал 
растреплет страницы моих книжек... 
Слов моих сухие листья ли 
заставят остановиться, 
жадно дыша? 

Дай хоть 
последней нежностью выстелить 
твой уходящий шаг.