в 17 нам было всё по колено. Ты в моей кожаной куртке у парапета. Если б тогда я знала, где то, что называют раем, и чувства отмирают от его света, я бы заранее его отвергала.

У меня на рабочем папка твоя хранится, можно даже хвастаться таким багажом. Там внутри столько всего творится, там 101 столица и разные лица, и всем веселиться, и тебе делается пьяно и хорошо.
В 20 я наложила на эту папку вето, табу, границу, чтобы только не пульсацией в горле, не дрожью по ресницам.

В свои 22 ты распущена и предвзята, не моя, а совсем другая чья-то, ты такая дерзкая, манерная, ругаешься матом (ну всё как по моде), носишь свитер цвета глаз твоих и нашего лета...
Ну же, милая, чего так стесняться? Да, я ничего не забыла, но готова со всем смириться, паковать чемоданы прошлого, чтобы с ним проститься. Только бы мне больше не хотелось так отчаянно по тебе напиваться.

В свои 25 я веселюсь с каждой из бара, но отучилась играть на гитаре и накладывать текст на страницы. И как раньше помню наши общие клятвы, дыхание, общие дни и ночи, и как мастерски ты умела со мной дразниться.
Разучись я любить тебя, душу отрикошетит в тирана. Вот эта строчка, после которой ты обязательно посмеёшься. Эта строчка хлестанёт мне по векам и водкой по горлу, а ты прочтёшь её и не обернёшься...

В 17 нам было всё по колено. Ты в моей кожаной куртке у парапета. Если б тогда я знала, насколько бывает больно, я бы заранее себя застрелила в безлюдном где-то.