Я начинаю репортаж с петлёй на шее,
Я объявляю ультиматум чёрным дырам,
Три уголька в ладонях пламенем развеют,
Вишнёвый холод над суровым миром,
Лопата воткнута в замёрзший уголь,
Труба, труби, трубач, над трупом плачь,
Сейчас герои сладких снов покажут удаль –
Лишь оседлают трёх свиней и тут же вскачь…
Туда, где солнце никогда не пахнет ядом,
Где кактус трахал розу на песке,
Где нету стебельков, побитых градом
И не томится молодой дебил в тоске,
Бубновый туз бубнит в дырявый бубен,
Бубенчики разгадывают масть,
На праздничном столе селёдка в шубе
Танцует вальс, раскрыв немую пасть,
Ортопедический ботинок сыт по горло,
Наелся снежной каши дуралей,
Глазастые зубила, шила, свёрла
Буравят скважину, чтоб стало потеплей,
Завязанные в пыльный узел струны,
Запаянные в петли облака,
Поют о том, как огненные луны
Сшибают с ног безрогого быка,
Цветастые черничные поляны
Лелеют лето и летающий оргазм,
Охотник без ружья в берлогу глянул,
Дыханье перебил протяжный спазм,
Зачем старик наелся злой отравы,
Зачем дышал слезоточивым газом?
Стаканы оказались правы:
Виной всему был старческий маразм!
Чугунные ворота в город нефти взрываются на счёт: “ноль – раз – два – три”,
Когда любовь, о да, поверьте,
Любовь, ходящий любящий огонь сгорит,
Косые керосиновые балки,
Не суй в колёса поезда разврата,
Сначала был разврат, потом щебечут галки,
Ну а потом у телефонных аппаратов
ЗВУЧИТ ПОЭМА ВЛЮБЛЁННЫХ ЦИСТЕРН…
Раскрашенные плавным смехом стены,
Виденья мимолётной простоты,
Здесь Ева преклонит своё колено,
Перед Адамом в час весенней красоты,
И пиковый валет с той самой дамой,
Пройдутся по проспекту в неглиже,
Стеклянные холсты в оконных рамах с восторгом крикнут:
“О, ну надо же!”
Под утро ляжет спать седой кудесник, чтобы опять чудить всю ночь,
Зачем ему дневные сны и песни?
Затем, чтоб воду в ступе не толочь,
Когда колёса проскрипят конечным воплем,
Смотритель стукнет по трамвайным проводам,
И капитан блеснёт заржавленным биноклем,
Наступит время расходиться по домам,
А только дома нет, и не было в помине,
Вчерашний натюрморт был съеден кем-то,
Должно быть, облако сгорело в камине,
Но продолжается чумная кинолента,
Киномеханик, ну давай, крути свой фильм,
Гуляй да пой, народная толпа,
Стиляга разберется, в чём тут стиль,
Электрик рухнет с пятого столба,
Больные дети ждут последней встречи –
В полтретьего под каменным утёсом,
Когда на майском небе вспыхнут Божьи свечи,
Они ответят на широкие вопросы,
Пусть это будет способ выжить среди мёртвых,
Хотя, их жизнь не больше, чем кино,
В котором половина кадров стёрта,
А мозговое полотно отключено,
И тридцать первый комиссар с подводной лодки,
Закурит мрачно злую папиросу,
Зажмурит глаз, ругнётся матом, выпьет водки,
И скажет: “С Богом, в путь, Товарищи Матросы!”
Туда, где водоросли пахнут трупным соком,
Туда, где спят русалки без чешуй,
Где обжигает грудь бесцеремонным током, … поцелуй И там…
ЗВУЧИТ ПОЭМА ВЛЮБЛЁННЫХ ЦИСТЕРН!!!
Кто любит музыку, тот любит добрый голос,
А в данном случае вся музыка в словах,
Кто бросил семя, тот увидит колос –
Да Будет Хлеб на всех земных столах,
Но ведь не хлебом же единым жил художник,
Который мамонта в пещере рисовал,
И, затаив дыханье, шёл так осторожно,
Мимо цветка в ущелье между скал,
Потом всё лопнуло, взорвалось и уснуло,
Всё расцвело и стало дико улыбаться,
А сон был вещий, – в нём звезда тонула,
Но было уже поздно просыпаться,
Большая полунепонятная картина,
Висела в комнате безмозглых колдунов,
Глаза, похожие на тающие льдины,
Блуждали в направлении ветров,
Ветра устали дуть и стали выть моторы,
Глаза растаяли, картина сожжена,
Все колдуны залезли в крысьи норы,
Взорвалась полунепонятная стена,
На белой копоти высоких потолков,
Оставлен отпечаток чёрных рук,
Среди развалины вонючих ….
Читает бабушкины письма грязный внук,
Здесь он