I
И дале мы пошли — и страх обнял меня. 
Бесенок, под себя поджав свое копыто, 
Крутил ростовщика у адского огня.
Горячий капал жир в копченое корыто, 
И лопал на огне печеный ростовщик. 
А я: «Поведай мне: в сей казни что сокрыто?»
Виргилий мне: «Мой сын, сей казни смысл велик: 
Одно стяжание имев всегда в предмете, 
Жир должников своих сосал сей злой старик
И их безжалостно крутил на вашем свете». 
Тут грешник жареный протяжно возопил: 
«О, если б я теперь тонул в холодной Лете!
О, если б зимний дождь мне кожу остудил! 
Сто на сто я терплю: процент неимоверный!» 
Тут звучно лопнул он — я взоры потупил.
Тогда услышал я (о диво!) запах скверный, 
Как будто тухлое разбилось яицо, 
Иль карантинный страж курил жаровней серной.
Я, нос себе зажав, отворотил лицо. 
Но мудрый вождь тащил меня все дале, дале — 
И, камень приподняв за медное кольцо,
Сошли мы вниз — и я узрел себя в подвале.
II
Тогда я демонов увидел черный рой, 
Подобный издали ватаге муравьиной — 
И бесы тешились проклятою игрой:
До свода адского касалася вершиной 
Гора стеклянная, как Арарат остра — 
И разлегалася над темною равниной.
И бесы, раскалив как жар чугун ядра, 
Пустили вниз его смердящими когтями; 
Ядро запрыгало — и гладкая гора,
Звеня, растрескалась колючими звездами. 
Тогда других чертей нетерпеливый рой 
За жертвой кинулся с ужасными словами.
Схватили под руки жену с ее сестрой, 
И заголили их, и вниз пихнули с криком — 
И обе, сидючи, пустились вниз стрелой...
Порыв отчаянья я внял в их вопле диком; 
Стекло их резало, впивалось в тело им — 
А бесы прыгали в веселии великом.
Я издали глядел — смущением томим.