История монаха Теодоруса из Гаммельна

Послушайте, братья и сестры, историю древних времен
Ее сочинитель бесхитростен и грамоте не умудрен,
 
Внемлите правдивой песне. Начну я без лишних слов:
влюбился в дельфийскую пифию гаммельнский богослов
 
Был он почтенным мужем, прозванием Теодор.
Порастерял он в скрипториях юношеский задор.
 
Думал, что в сети дьявола не попадет никогда,
И тут на него негаданно свалилась такая беда.
 
Не помогают исповедь, молитвы и строгий пост.
Повсюду ему мерещатся копыта, рога и хвост.
 
Чует бесовское что-то, не в силах обосновать,
И пишет римскому папе: «гибну, пора спасать!»
 
Из Фландрии, из Гишпании, из всех христианских стран
В Гаммельн прислал визитаторов встревоженный Ватикан
 
Седые мужи ученые явились, презрев лета,
И с ними – послушник Хорхе, маленький сирота.
 
В большой монастырской трапезной объявлен был общий сбор,
И вот что сказал визитаторам измученный Теодор:
 
«В одном гримуаре старинном нашел я, братья, рассказ,
И как я его увидел, мой разум смутился тотчас.
 
Рассказ об эллинской деве, что пифией наречена.
Сидеть нагишом на треножнике бедняжка обречена.
 
И я понимаю, представив прелести девы той,
Что чувствовал прародитель пред Евиной наготой.
 
Пальцы сбиваются с четок, не варит совсем голова!»
Хмуро слушали братья такие его слова.
 
И строгий монах Савелий на дверь ему указал:
«Шел бы ты на хуй, братец, как Петр Иуде сказал!»
 
И старый добрый Кондратий такие сказал слова:
«Иди-ка ты на хуй, брате, но помолись сперва ».
 
А мудрый монах Иоганнес сердито захлопнул псалтырь
«В общем, иди-ка ты на хуй!» — хором решил монастырь.
 
А юный послушник Хорхе старцев ученых прервал.
«Слышу шум на дороге, — мальчик убогий сказал.--
 
Это, наверное, нунций папскую буллу везет!»
На хуй послали нунция от городских ворот.
 
Папа стерпел обиду, как истый служитель Христа,
Но отлучил весь Гамельн примерно в те же места.
 
О, христианская школа, суровейшая из школ!
Послали монаха на хуй, собрался он – и пошел.
 
На хуй дорога долгая. Идет он уже давно
И ест из любимой миски гречневое зерно.
 
Стоптал по дороге к Греции четырнадцать пар сапог,
Пришел он к желанной цели – и ничего не смог.
 
И в Дельфах, на каменных плитах, где древле треножник стоял,
«Иди-ка ты, пифия, на хуй!» — в отчаяньи он написал.
 
А все население Гамельна третии сутки ржет,
Веселыми криками «на хуй!» встречает монахов народ.
 
Брачующихся венчая и малых крестя ребят,
«На хуй, воистину, на хуй!» — монахи теперь говорят.
 
Пейзанин сказал пейзанке: «Родная, будет война!
Монахи совсем рехнулись. Свирепствует сатана!
 
От города отвернулись святые на небесах.
Крики «пошел ты на хуй» навязли у них в ушах».
 
Vita, известно, brevis – проходит за годом год.
Преставились те монахи, столпились у райских ворот.
 
И Петр, суровый привратник, дверь закрыл и сказал:
«Идите на хуй, ребята, никто вас сюда не звал».
 
Юный послушник Хорхе давно уже не юнец,
Он заведует библиотекой, вот какой молодец.
 
Теперь он почтенный и дряхлый седовласый старик,
Книги весьма уважает, он их беречь привык.
 
Но чтобы не повторился богопротивный кошмар,
Хорхе измазал в кураре мерзостный гримуар.
 
Изредка горькая память овладевает им,
И тогда он, тревогой и тайной тоской томим,
 
Бродит по пыльным залам, плачет о горькой судьбе.
«На хуй такие книжки!» — бормочет под нос себе.