Истома ящерицей ползает в костях,
И сердце с трезвой головой не на ножах,
И не захватывает дух на скоростях,
Не холодеет кровь на виражах,

И не прихватывает горло от любви,
И нервы больше не внатяжку: хочешь — рви, 
Провисли нервы, как верёвки от белья,
И не волнует, кто кого — он или я.

Я на коне, 
толкани —
я с коня.
Только "не",
только "ни"
у меня.

Не пью воды, чтоб стыли зубы, питьевой
И ни событий, ни людей не тороплю,
Мой лук валяется со сгнившей тетивой,
Все стрелы сломаны — я ими печь топлю.

Не наступаю и не рвусь, а как-то так...
Не вдохновляет даже самый факт атак.
Сорви-голов не принимаю и корю,
Про тех, кто в омут с головой, — не говорю. 

Я на коне, 
толкани —
я с коня.
Только "не",
только "ни"
у меня.

И не хочу ни выяснять, ни изменять
И ни вязать и ни развязывать узлы.
Углы тупые можно и не огибать,
Ведь после острых — это не углы.

Любая нежность душу не разбередит,
И не внушит никто, и не разубедит.
А так как чужды всякой всячине мозги,
То ни предчувствия не жмут, ни сапоги.

Я на коне, 
толкани —
я с коня.
Только "не",
только "ни"
у меня.

Не ноют раны, да и шрамы не болят, —
На них наложены стерильные бинты!
Не бесят больше, не свербят, не теребят 
Ни мысли, ни вопросы, ни мечты.

Не знаю, скульптор в рост ли, в профиль слепит ли, 
Ни пули в лоб не удостоюсь, ни петли. 
Я весь прозрачный, как раскрытое окно,
И неприметный, как льняное полотно.

Толка нет: 
толкани —
я с коня.
Только "не",
только "ни"
у меня.

Ни философский камень больше не ищу,
Ни корень жизни — ведь уже нашли женьшень.
Не напрягаюсь, не стремлюсь, не трепещу 
И не пытаюсь поразить мишень.

Устал бороться с притяжением земли:
Лежу — так больше расстоянье до петли.
И сердце дёргается, словно не во мне, —
Пора туда, где только "ни" и только "не".

Я на коне, 
толкани —
я с коня.
Только "не",
только "ни"
у меня.

1971