Голос Америки

Роману.

“На площади Мэдисон в сквере играет джаз”.
Славно сказано, складно, как кукарйку.
Губы щекочет звук и дрожит у глаз —
а почему б и не спеть и не всплакнуть человеку!

Когда тебе 9 лет, из них четыре война —
и вдруг она кончилась, и переходят поминки
по-быстрому в танцы, шкатулка заведена,
и, черным маслом лоснясь, качается бок пластинки,

фанфара рыдает холодно и горячо,
шеллак поблескивает на скорости 78,
и сквозь него словно мерцает плечо,
мускусное, чернотой, уходящей в просинь.

Потом тебе 19: колониальных вакс
аромат источает другая шкатулка; надраен
хром радиоламп; саксофон называется сакс;
и как внушителен диктор под треск с мировых окраин!

Голос Америки, гудя, улетает во тьму:
там, в Мэдисон-Сквер-Гарден, то-то раздолье!
Там — и в Карнеги-Холл. И какое кому
дело, кто этот Мэдисон — Джеймс или Долли?

Тромбон рыдает; футляр лежит на земле,
полный дождя и листвы; белки, налитые
восторгом, мерцают. И я хочу быть в числе
черных святых, когда в рай маршируют святые.

На площади Мэдисон в сквере играет джаз.
Это — конец, и начало, и всё. Ничего не прибавишь
к этому — даже всхлипыванья каждый раз,
когда лиловый вибрафонист касается клавиш.

Квартирник в Доме Ацетона, 25.11.2012