Она водила большой старый ЗИЛ с дверьми, выпадающими наружу, 
и швейной машинкой под задним стеклом.
Спереди, на капоте, вместо эмблемы горела лампочка, похожая на гигантское яйцо.
Была у нее пасхальная шляпка с автографом самого Левитана,
а в волосах ее всегда были опилки. 
И она прорезала две дырки на платье - для этих ее крыльев, что в любой момент могли вырасти на лопатках. Крылья из перьев и изоленты.
И когда она становилась пьяной и мягкой, она всегда пела про Нижний Тагил, что на Урале, где ветер крепок, а люди не суют нос в чужие дела...
У нее было с полсотни футбольных мячей, отобранных ею у ребятни.
И еще она собирала кости всех мастей.
И жила она в крытом прицепе под мостом, гнала собственный спирт и давала детишкам сигареты.
Ее ударило молнией восемь или девять раз, и она ненавидела даже упоминания о грозе.
Она изобрела свой собственный язык, и всегда была в резиновых сапогах.
Могла подлечить что угодно на ходу.
И губы ее были, как вишни,
И была она сильнее любого мужчины.
А пахло от нее соляркой и шипеньем перебродившего кваса.

Это она замазала грязью пчелиное жало, когда я гулял на ручье.
И подарила мне первый поцелуй.
Самый первый поцелуй.