Помнит голос мой век иной,
С голоса не взящи.
Владел им когда-то давным-давно
Всегда хмельной гробовщик.

Стружка к стружке, доска к доске,
Сказочно пахла ель.
Чертеж нехитрый, а боль в виске -
Это, конечно, хмель.
Доска к доске, голова в тоске -
Это, конечно, хмель.

Он жил безбедно, неслись года,
Пришла к нему седина.
Одна горчинка, беда - не беда:
Он сладость греха не знал.

Однажды ночью, когда мела
Метель, нагоняя страх.
Дверь заскрипела, и в дом вошла
Та, что являлась в снах.

Был шепот ее страшней, чем крик:
"Мне бы к рассвету дня
Гроб, но нечем платить, старик.
Хочешь - возьми меня".

Вначале смутился он, а потом
Подумал: "Ведь я живой!
За целую жизнь не знал мой дом
Подобного ничего.

Пусть проклянет меня белый свет!
Господи, отвернись!"
А вслух произнес он: "Вот табурет.
Расчет подождет, садись".

Упала стружка, доска к доске,
Сказочно пахла ель.
Чертеж нехитрый, а боль в виске -
Это, конечно, хмель.
Доска к доске, голова в тоске -
Это, конечно, хмель.

Качался старенький потолок,
Старик был на тень похож.
По пальцам часто бил молоток,
Зло усмиряя дрожь.

Луна светила в открытый лоб,
На руки бросала блик.
И нежен, как никогда, был гроб,
И как никогда, старик.

Лишь первый луч темноту рассек,
Работу он завершил
И тихо вымолвил: "Ну вот и все.
Расчет подождет. Спеши".

Горючий пот да табачный дым
Выжгут рассвет из глаз.
До смерти будет стоять пред ним
Эта ночная мгла.

До самой смерти еще не раз
Он женщину вспомнит ту.
И будет ждать гробовщик заказ,
В хмелю хороня мечту.