Выхожу за ворота, 
Пьянея от сладостной боли. 
Тает мартовский снег, 
Больше птиц стало в небе летать. 
Я свой срок отмотал 
В ожидании призрачной воли, 
А теперь и не знаю, 
Куда эту волю девать. 

Ни кола ни двора, 
Кореша по ту сторону неба. 
Те, что были когда-то, 
Сюда ни один не писал. 
Взял «Столичной», 
Душистого белого хлеба, 
Ничего не придумал, 
Я двинул на старый вокзал. 

Выпиваю один, 
Хоть такой не имел я привычки. 
Просто я не нашел 
Кому смог бы я душу излить. 
И протиснувшись в угол 
Набитой битком электрички, 
Уезжаю, мне хочется петь, 
А подумаешь – выть. 

Я когда-то был молод, 
Красив и беспечен, 
И друзьями любим, 
И в делах мне на зависть везло. 
А теперь все не так, 
Я навечно судьбой покалечен 
И не радует даже 
Весны окаянной тепло. 

Не увижу теперь я отца 
И матушки родной. 
Пятерик тоже срок. 
У меня же четыре по пять. 
Чтоб слезу удержать. 
Пробираюсь я в тамбур холодный 
И остатки «Столичной» вливаю. 
Не в силах глотать. 

За окном проносились 
Вагоны, теплицы, ангары. 
Боксы жалобно спели 
И дверь на перрон отошла, 
И упал я в объятья 
Старой Самары, 
Отправляясь туда, 
Где когда-то подружка жила. 

А из окон такси 
Все знакомые улицы города, 
Только я не могу почему-то 
Их снова узнать. 
Расплачусь я 
И в доску продрогнув от липкого холода 
Буду долго не в силах подняться, 
В подъезде стоять. 

Вот и кнопка звонка, 
По ступеням запрыгало сердце, 
И на встречу ко мне из тепла 
Прозвучали шаги. 
Мне хотелось бежать, только поздно, 
Открылася дверца 
И увидел глаза я, 
Что были мне так дороги. 

И стоял я, застыв, 
Как-будто и не было срока, 
На девчонку смотрел с удивленьем, 
Не веря себе. 
Понял я, кем приходится мне 
Черноокая, 
Когда голос услышал ее 
- Мама, это к тебе.