Ты, каждым ранним утром просыпаясь, 
В улыбке расплываешься, быть может. 
Эпитетом скажу я, дорогая: 
Ты на Марину Влади не похожа.

И сам я не Высоцкий и не Ножкин,
Блатному миру вовсе неизвестен.
Ты мне сказала как-то: 
"Мой хороший,
Твой голос необуздан, но прелестен".

Я шёл в горсад по вновь опавшим листьям, 
И осень монотонно моросила. 
Я пел тебе тогда блатные песни, 
Ты слушала и нехотя курила.

Гитара мне давала вдохновенье. 
Я пел на все Отрадновские дачи. 
Но, видно, надоел тебе Калинин, 
И ты сбежала в поисках удачи.

Я пережил тяжёлые минуты, 
Я огулял твою подружку Лену, 
Я с ней разоткровенничал как будто, 
Но время подошло — её покинул.

А Лена мне клялась по телефону, 
Что любит, что беременна, и плачет. 
И где я взял себе такую моду — 
Возить девчонок с "Южного" на дачу.

Я моду игнорировал однажды: 
Откуда только женщины не шлялись: 
С Вагонного, с Мигалова — неважно, — 
Они в меня, как дурочки, влюблялись.

А дочерью полковника — солдаткой, 
Прелестной симпампулечкой-брюнеткой, 
Я словно был убит из автомата — 
Со вскидки, не прицелившись, но метко.

Любовные раненья заживают, 
Тем более в Калинине — в "малине", 
Где баб раз в десять больше, дорогая, 
Чем нас, парней, по всей родной России.

Ты говорила: "Всё тебе противно —
Калинин не пленяет дерзкой страстью".
Я мало пел тебе, но жил интимно.
Ну что ж, балдей, — ведь ты не в моей власти.

Я ухожу, смеясь, жалея годы. 
Нет зла, но я в тебе разочарован: 
Когда-то ты была красивой, модной, — 
Такой уже не будешь, я растроган.

Веселье, рестораны и мужчины, 
Попойки и армянские "букеты"... 
А утром — неприглядные картины, 
А вечером — банкеты и банкеты.

Ты говоришь, что смерть твоя настанет 
Как минимум в грядущей пятилетке, 
И сердце твоё биться перестанет, 
Как у пропевшей птицы в ржавой клетке.

Но кто из нас последний улыбнётся, 
Кому судьба подарит шарик синий?.. 
А сердце у тебя давно не бьётся, 
С тех пор, как ты оставила Калинин.

14 сентября 1984 год