* * *

Вьёмся, перематываемся — из клубка в клубок.
Мать постепенно перематывается в своих детей. Вдруг кончается жизнь — один клубок перемотался в другой.
Вон самый большой моток в корзине для шерсти — это мать, перемотавшаяся в дочь, или отец, перемотавшийся в сына.
Видите вон тот большой клубок — всего ему не хватает! И сестра на него мотается, и бабушка на него перематывается — и сами при этом становятся они все меньше.
А вот этот большой клубок — как он перематывает на себя эту девушку! Она становится совсем маленькой и такой робкой, и перематывается со своего мотка на его так податливо, и так счастлива этим. Когда большой клубок становится еще больше, он перематывает на себя подругу, жену, еще одну жену, еще одну подругу, еще одну жену или подругу, и это воистину великое перематыванье.
Бывает, конечно, и наоборот — вон та розовенькая перемотала на себя нескольких уже мужей.
Люди проходят мимо, парами, и оба вроде одинаковые, но если пристальнее вглядеться — это катятся мимо два клубка, один большой, а другой маленький, идут они мимо перематываясь, и называют это по-разному — самопожертвование, угодничество, взаимопониманье, или дружба, или любовь.
Настоящая любовь — это как взаимное перематыванье туда и обратно. Так луна перематывается на солнце, а солнце перематывается на луну.
Когда я вижу тебя в очереди с сеткой для покупок, мне кажется, что ты становишься все меньше и меньше. Это тебя перематывает твой муж, твой сын, твой друг, милый твой эгоист. И не знаю, будет ли перематыванье обратно.
Кто в кого перематывается ночами любви? Кто берет и кто отдает?
Один клубок красив, как Дон Жуан. Вот эта нить — Рута, а та нить — Рита. В прошлую ночь Аннушка на меня перемоталась.
А другой клубок размотан и смотан до самого основанья. Три года мотала Марта, двадцать метров перемотала Берта, с Алмой рискнул — еще пять метров осталось. А назад получил Фигу. Теперь она моя невеста, моя женщина — Фига.
И тебя, девочка, сделали совсем маленькой, перемотав и смотав тебя почти до основанья. Когда ты, такая маленькая, стала зябнуть, другой какой-то моток тебя в свою шерсть закутал, опять большую и теплую.
Но каждый почти клубок в душе, увы, эгоист, и через некоторое время и этот стал тебе напоминать, что вы с ним теперь сравнялись.
Тогда ты, милая, только чтобы спокойней было, снова позволила себя перемотать и сделать опять совсем маленькой. И жаль ему тебя стало, и вновь он перемотался и с тобою сравнялся. И ты должна была помнить об этом все время, что он пожалел тебя, ибо он пожертвовал собою и отдал от себя половину.
Но тебя он требовал всю целиком. Так уж это часто бывает. Все тут зависит от того, как из них кто сумеет поставить себя. Большой моток, он рассуждает так — моя половина больше, чем ее целое. Он, конечно, не знает, что на алтаре жертвоприношений целое, хоть и маленькое, дороже большой половины.
Я, смотавшись и перемотавшись, стал таким маленьким, что совсем уже будто не существовал на свете. Тогда один маленький клубочек на меня перемотался — не на четверть, не на половину, а почти весь, до основанья. И стал он сам маленьким, а я снова большим. С той поры мы часто перематываемся, перевиваемся, становимся равными и перематываемся снова и снова.
Когда это естественно, как бы само собою разумеющееся — это красиво.
Вот катится по небу солнце, и я знаю, что и оно с какого-то другого клубка перемоталось. Ибо во Вселенной существует великий закон сохраненья клубков.
...Когда я все это прочитал своему клубочку, в ответ я услышал:
— Ах, все ты обманываешь! Ты — мяч, обмотавшийся нитями футбольный мяч!