Скажи-ка мне дядя без всякой пизды,
Ведь даром палили пожаром?
Просрали Москву, Кемску волость, бразды
Управления отдали хазарам.

Святыни у псов, глаза на засов,
Ленивые жопы на печке.
Горынычу дев, Чухонцу лесов,
Терпильнику шкалик и свечку.

Великий народ на прадедовых плитах
Вприсядку, ни сраму, ни веры.
Кривые улыбки на рожах побитых,
В карманах стучат револьверы.

В дремучей перди, хочешь выжить – кради, пир горою и напропалую.
Иуда, приди, мир так ждал твоего поцелуя.

Возможно, ты будешь одет
В неглаженый китель сержанта.
А может чудной балахон Punks not dead,
В очках и чекистской кожанке.

А может, ты будешь застольным кентом,
Острить, подливать, называть меня brother.
Но ты не смикитишь ни разу о том,
Что я тебя выкупил сразу.

По липкому меду в устах,
По шустрым глазам, по прищуру
В зрачках я увижу I.N.R.I. на лубянских крестах,
И угли из адских печурок.

Стальной и больной, колесный в груди, весь черный, как Гарлемский Луи,
Иуда, приди, мир так ждал твоего поцелуя.

Обстрел над Белградом и вот ты в окопе,
Один, как лычка на рваных погонах.
Тебя обложили, во фляжке последний глоток,
Отрублена связь с Пентагоном.

Последний патрон отсырел,
А рядом вповалку двенадцать разбухших корнетов.
В воде не тонул, в огне не горел,
Так и помер разменной монетой.

А дома седая невеста
Хранит твои письма, кусает губища.
И бьется листва об холодный гранит,
На ветряном сельском кладбище.

Медведки ползут из пробитой груди, опарыши в чресле балуют.
Иуда, приди, мир так ждал твоего поцелуя.

Чернявые чандалы, Брэндоны Ли,
Над рваной помойкой играют.
Руан проебали в лапту куркули,
Забор на дрова разбирают.

В огне с головою, ушли полюса,
Заводы ревут и борзеют.
В спартанских, чудских, хиросимских детей голоса
У черных руин Колизея.

Приди, пятиногий пиздец, и наступит весна,
За окнами каменной крытки.
От жраки  распухнет десна,
А калеке вручит Санта Клаус открытку.

Воздастся трусливым рабам, толстопузым делягам, и сытым холуям
Иуда приди, и кнутом по губам.