Они говорили, они давно говорили,
Да только некому было слушать,
Еще меньше кому - понимать.
Я бы решил, что они смеялись,
Но им было страшно, страшно, как нам,
Они тоже боятся боли и умирать.

С утра объявили по радио,
Это слышали все, у кого оно было,
Но потом про это молчали,
И люди почти успокоились,
И решили, что беда прошла стороной.
Никто никогда не узнает,
Что главный доктор Гаити
Запретил продолжать трансляцию,
Потому что спасти все равно невозможно,
Так вот, чтобы не было паники,
Пусть лучше слушают веселую музыку,
Так решил главный врач Гаити, и я не знаю,
Сука он или герой.

За два дня до того Северина
Собралась и уехала к дочке.
Они ждали второго ребенка,
Северина взяла гостинцев с собой.
Я говорил: не надо! Я говорил: не езди!
Но она облизнула разбитые губы,
Посмотрела странным туманным взглядом,
Но ничего не сказала, махнув рукой.

Весь день было сумрачно, неспокойно,
Люди смотрели в сторону неба,
К нам иногда приходили выпить,
Говорили, что, кажется, обойдется,
Но уж точно, начнутся проливные дожди.
В шесть хозяин завел машину,
Чтобы съездить за колой и виски,
Я остался один на кассе,
Он уехал и твердо велел на прощанье: "Гастон, дождись".

В семь часов потемнело небо
И ударил огромный ветер,
Он грохотал, проносился мимо,
Листовое железо срывая, как с веток листву.
Пальма, что росла по соседству,
Переломилась у середины,
Обломок остался торчать на месте,
Дом скрипел, и стены дрожали,
И наше кафе качалось дырявой лодкою на плаву.

Океан отпрянул, опрокинулся, вздыбился,
Встали прозрачные черные горы,
И обрушились на побережье,
Смывая лачуги, дороги, посевы, в ничто превращая
Не то что людей, а самую память земель...
Изнутри задрожали горы,
Вздувались ручьи и реки,
И навстречу волнам рванулся
Серый поток из камней и грязи.
Хороня под собою селенья, с гор к океану сползали скалы и сель.

Я ничего не видел, и не слышал ничего, кроме ветра,
Он несся на бритвенных крыльях,
Он сжигал ледяным огнем.
Я сидел, забившись под стойку,
На полу валялись стаканы, стулья, тарелки, бутылки,
Я взял одну и глотнул от страха -
Это был тошнотворный, сладкий, дешевейший ром.

Я не хотел его, видит бог, но пил через не хочу.
Я почти ослеп и совсем оглох,
Но в грохоте ветра услышал вопли,
И вскоре понял, что это не я кричу.

Господи, как же они верещали,
Изнутри меня - и громче, чем ветер,
Ураган сорвал их и скомкал,
Ураган был страшнее, страшнее их всех,
Даже страшнее радужно-белой змеи.
А кругом взвивались до неба
Опрокинутые помойки,
Кирпичи, коляски, куски цемента,
Камни, песок, погибшие души,
Искалеченные, орущие лоа
Колотились о стены, об утлые стены мои...

Когда наступило затишье, я открыл вторую бутылку.
А потом обрушилось снова -
И они верещали еще сильнее, о да!
А потом пришла Северина, в платье, вылепленном из глины,
И у ней на руках почивал ребенок,
Его личика было в грязи не видно,
Но они улыбались, и таких счастливых
Я не видел еще никогда, никогда.

Она прижалась к ребенку
Глиняной серой щекой.
Я допил свой ром и встал из-под стойки,
решив, что пришли за мной.

А она сияла, закрыв глаза, и покачивалась слегка,
И баюкала внука - это была колыбельная песенка.

Кафе качалось, как колыбель,
смертный вой превратился в далекий гул.

Я устал, я лег на пол среди осколков
и колени к груди подтянул...

Северина накрыла меня одеялом,
И я навсегда уснул.