Она заслоняет собою дверной проём
и, глядя мне прямо в душу,
канючит с прямым укором:
"Давай уедем отсюда вдвоём?
Прочь из застенков душных!
Покинем постылый город!"

Привыкший к таким порывам,
ладонью веду по её плечу
и что-то вполне логичное лепечу.
О том, что работаю без перерывов,
о том, что забита другим голова.
Что надо ещё подождать чуть-чуть...

Но слёзы в её глазах говорят, что она права.

"Здесь, в тесноте надоевших кухонь,
лето твоё пропадает втуне.
Отправимся в путь! Возьмем да плюнем
на город с его тополиным пухом.
Сколько ещё пройдёт июней,
прежде чем ты соберёшься с духом?.."

Я прислоняюсь к ракушке ухом
и слушаю море внутри неё.

Мне представляется, как снуёт
серебряной глади касаясь брюхом,
отбившаяся от стаи чайка.
В мыслях рисуется Гранд-Каньон
и реки в долинах Клондайка.
Как на одной из крайних широт
в упряжке хромает якутская лайка.
Как альпинистов дружная спайка
ищет у горных потоков брод,
шипами врезаясь в прорехи льдин.

Я же на кухне готовлю себе бутерброд.
Я же - опять остаюсь один.

И она - отправляется в путь одна,
тяжёлый рюкзак нахлобучив.
Её не пугают ни тёмные тучи,
ни то, что июньская ночь холодна.
Она не из тех, кому нужен случай - 
взяла и уехала прочь автостопом.
И где-то теперь её женские стопы
мнут вдоль дороги репейник колючий.

За окнами кашляет вороньё,
чернеют панельных домов верхушки.

Я молча на место кладу ракушку
с морем внутри неё.