Я эту боль узнал в Афганистане, когда погиб молоденький комбат, 
И выпало мальчишкам испытанье: чужие лупят и свои бомбят. 
Стреляло всё кругом, как по заказу, и каждый маму вспоминал и мать, 
И никакой мольбе или приказу их от живой земли не оторвать. 
И никакой мольбе или приказу их от живой земли не оторвать. 

Там в окружённом, в пепле разбомблённом, опять поверив в свой родной народ, 
Встал прапорщик над битым батальоном: «За Родину, за Сталина, вперёд!». 
Встал прапорщик над битым батальоном: «За Родину, за Сталина, вперёд!». 
Спустя почти полвека почему-то пронзили током праведным слова, 
И это означало в ту минуту не просто память – Родина жива! 
И это означало в ту минуту не просто память – Родина жива! 

Как будто это не в Афгане где-то, а на родной земле произошло, 
Как будто с нами, с вышитым портретом, сверкнув на солнце, сердце обожгло. 
Как будто с нами, с вышитым портретом, сверкнув на солнце, сердце обожгло. 
На горном склоне между троп звериных, где в проволоку скрючилась трава, 
Какая сила поднялась с земли, и что им эти давние слова: 
Как будто в гены от отца и деда, они к солдатам новым перешли, 
И это означало, что победа! Пойдём за ними хоть на край земли! 
И это означало, что победа! Пойдём за ними хоть на край земли! 

Я это всё узнал в Афганистане, когда поверив в свой родной народ, 
Встал прапорщик над битым батальоном: «За Родину, за Сталина, вперёд!».
Встал прапорщик над битым батальоном: «За Родину, за Сталина, вперёд!».