ВОСПОМИНАНИЯ В СОБОРЕ ПАРИЖСКОЙ БОГОМАТЕРИ

На лодке через Ниагарский водопад
один безумец может только перебраться,
но неспроста меня влечёт кромешный ад
туда, где даже след не может отыскаться.

Как талисман, со мною вечно медальон,
но под техасским ливнем вымок я до нитки,
проник я в древний заколдованный каньон
и попинал ногами золотые слитки.

Когда на остров Пасхи я завёз фокстрот,
об этом на материке ходили сказки.
Меня в Чикаго ждали все, а я в Детройт
позавчера вернулся поездом с Аляски.

Всего на два часа гостиницу заняв,
я улетел, а мне вдогонку телеграммы -
никто не знал, что, медальон поцеловав,
я заглянул в собор Парижской Божьей Мамы.

А в медальоне том овальное кольцо,
с портретом женщины старинная камея,
и благородное прекрасное лицо,
рука со свечкою и царственная шея...

Один лишь раз померкло пламя на челе -
когда по Кубе я шатался, пламенея,
и как-то вдруг увидел ночью на скале
благообразное лицо Хемингуэя.

Но только та, чей образ свято я хранил,
когда меня по Эфиопии мотало,
меня не раз уж и не два похоронив,
она не очень чтобы очень тосковала.

А я остался жив, и был один как перст,
свое ружьё оставил в Гамбургском ломбарде,
родным мне существом на двести миль окрест
был верный чёрный пес по кличке Гарибальди.

Мне передали, что искали днём с огнём
меня четыре экспедиции два года -
а мне как раз тогда пришлось побыть вождём
у одного провинциального народа.

С большим гаремом я забыл про медальон,
меня туземцы на своих таскали спинах,
и в честь меня был целый город наречён -
совсем как восемь лет назад на Филиппинах.

Восславлю землю, где найдёт покой мой прах!
И открывателя предвижу, капитана,
что, мчась по морю на истлевших парусах,
узреет берег тот с восторгом Магеллана.

И открывателю, Бог весть в году каком,
туземцы, гордые легендами своими,
покажут холм могильный, череп под крестом,
и помянут моё прославленное имя.

<1978>