РОМАШОВ:

Саня! Григорьев! Черт побери...

Искренне рад такому сюрпризу!

САНЯ:

Здраствуй, Ромашка, здраствуй, подлиза!

РОМАШОВ:

Саня!

САНЯ:

Кончай пускать пузыри!

Ты-то чего здесь оказался?

Да уж не ты ли, часом, воду здесь мутишь?

РОМАШОВ:

Ты что?

САНЯ:

Гляди, как дам - так улетишь!

РОМАШОВ:

Ты чего, это вовсе не я...

Это наш старикашка проказит.

Он боится, что твой перелет

Воскресит его старый грешок.

Он тут ползает словно змея,

Он использует старые связи

И уж точно на все, что угодно, пойдет,

Лишь бы замысел твой растереть в порошок!

САНЯ:

Ты давай не крути, ты и сам не зеваешь.

РОМАШОВ:

Я вообще на твоей стороне!

САНЯ:

Ишь, как заворковал...

Что ж тогда девять лет ты такую улику скрываешь?

Я-то знаю, что ты то письмо своровал!

РОМАШОВ:

Ну, не делай такое лицо!

Понимаю твое раздраженье.

Да, ты был оклеветан, увы,

И, естественно, жаждешь суда.

Ты получишь свое письмецо,

Но уж сделай и мне одолженье -

В сорок восемь часов уберись из Москвы

И не лезь в наши с Катей дела! Никогда!

НИКОЛАЙ АНТОНОВИЧ:

Я, похоже, помешал?

САНЯ:

Нисколько, Николай Антоныч!

Видите ли, только что, с настойчивостью чрезвычайной

Верный ассистент ваш, не стесняясь, предлагал мне помощь

В том, чтоб опозорить вас навек.

НИКОЛАЙ АНТОНОВИЧ:

Да-да, весьма печально...

САНЯ:

Он, подлец, припас на вас опасный компромат.

НИКОЛАЙ АНТОНОВИЧ:

Да-да, я в курсе, и с чего бы ждать иного?

Я его взрастил, а, значит, сам и виноват,

И что подлец он, для меня отнюдь не ново.

А кто же с ним рядом? Летчик Григорьев.

Нет, не назвать его подлецом.

Сеятель смерти, боли и горя

С доброй душой и честным лицом.

Как раненого волка

Меня вы обложили.

Один вцепился в холку,

Другой терзает жилы!

Ах, как я ненавижу

Вас, молодых и властных,

Ступающих все ближе,

И ближе, и ближе!

Готовых бесстрастно

Добить старика,

Который щерится из тупика.

Но зубы есть,

Но зубы есть,

Но зубы есть!

Пока!