Я когда-то умру — мы когда-то всегда умираем.
 Как бы так угадать, чтоб не сам — чтобы в спину ножом:
 Убиенных щадят, отпевают и балуют раем...
 Не скажу про живых, а покойников мы бережём.

 В грязь ударю лицом, завалюсь покрасивее набок —
 И ударит душа на ворованных клячах в галоп!
 В дивных райских садах наберу бледно-розовых яблок...
 Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха в лоб.

 Прискакали. Гляжу — пред очами не райское что-то:
 Неродящий пустырь и сплошное ничто — беспредел.
 И среди ничего возвышались литые ворота,
 И огромный этап у ворот на ворота глядел.

 Как ржанёт коренной! Я смирил его ласковым словом,
 Да репьи из мочал еле выдрал, и гриву заплёл.
 Седовласый старик что-то долго возился с засовом —
 И кряхтел и ворчал, и не смог отворить — и ушёл.

 И огромный этап не издал ни единого стона,
 Лишь на корточки вдруг с онемевших колен пересел.
 Здесь малина, братва, — оглушило малиновым звоном!
 Всё вернулось на круг, и распятый над кругом висел.

 И апостол-старик — он над стражей кричал-комиссарил —
 Он позвал кой-кого, и затеяли вновь отворять...
 Кто-то палкой с винтом, поднатужась, об рельсу ударил —
 И как ринулись все в распрекрасную ту благодать!

 Я узнал старика по слезам на щеках его дряблых:
 Это Пётр-старик — он апостол, а я остолоп.
 Вот и кущи-сады, в коих прорва мороженых яблок...
 Но сады сторожат и стреляют без промаха в лоб.

 Всем нам блага подай, да и много ли требовал я благ?!
 Мне — чтоб были друзья, да жена — чтобы пала на гроб, 
 Ну а я уж для них наворую бессемечных яблок...
 Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха в лоб.

 В онемевших руках свечи плавились, как в канделябрах,
 А тем временем я снова поднял лошадок в галоп.
 Я набрал, я натряс этих самых бессемечных яблок —
 И за это меня застрелили без промаха в лоб.

 И погнал я коней прочь от мест этих гиблых и зяблых, 
 Кони — головы вверх, но и я закусил удила.
 Вдоль обрыва с кнутом по-над пропастью пазуху яблок
 Я тебе привезу — ты меня и из рая ждала!

1977