Сразу споткнулся о память, едва вошел
со свету в сени, споткнулся на ровном месте:
видно, недавно перестелили пол,
вот и споткнулся, а думал, сказать по чести,
что уже все! что и память постерлась так,
что даже сердце не дрогнет. Но дрогнул шаг.

Что вы хотите, минуло столько лет, 
что и последний след потерять пора бы 
и на усушку-утруску списать сюжет 
о возвращении блудного сына, дабы 
сын осознал неизбежное наконец, 
что он, по крайней мере, и сам отец.

Вот он, твой дом, согретый сырым теплом, 
шведка-голландка, ее изразцы остыли, 
стоя бок о бок теперь с паровым котлом, 
что она здесь: обломок преданья или 
напоминанье о том, что и самый дух 
с дымом уходит, если очаг потух?

Двор и гараж при конюшне, а дальше, там, 
между панельных дылд и хрущоб, теснятся 
остовы яблонь и парниковых рам, 
как за кормильцем хворые домочадцы 
на сундучке своем: не серчай, племяш, 
то же хозяйство, словом, что и пейзаж. 

Много прочел я книг и прошел дорог, 
много стальной и медной попил водицы, 
ну а теперь хотел бы на свой порог, 
к притолоке с зарубками прислониться, 
да об одном забыл в суете сует: 
этого места больше на свете нет.

Это огонь невидимый все пожрал, 
прахом развеял видимое глазами, 
только его языки и его оскал 
знают, какие печи гудят под нами, 
голая пустошь всюду, она же сад, 
тысячелетние тени во мгле дрожат.

Ветром провеять, что ли, и пеплом пасть, 
ветром и пеплом, в мир отлетая лучший? 
Вольному воля - чудищу облу в пасть 
или же к чреслам Отца головой заблудшей! 
Что в этой жизни горше всего, дружок? 
Хлеб преломить да выпить на посошок.

Путь ли бездомный, быт ли наш кочевой, 
каждый в России - калика перехожий. 
Вот и хочу я вырыть колодец свой, 
чтоб человек какой или птенчик Божий 
ковшик нашли с водою, а нет, ну что ж, 
есть еще Млечный Путь и Небесный Ковш.