мы вышли из метро, после полуночи. на улице было мерзко
небо аукалось мокрым снегом и заставляло ежиться сердце
на остановке стояла маршрутка, мы запрыгнули на переднее сидение
в кабине дышала печка, сушила намокшие перья
дворники стирали капли с запотевшего лобового стекла
ты повернулась ко мне и спросила: ведь не все успеют? я ответил - да
и на душе как-то стало грустно, за тех, кто на нее не успеет
мы отъехали семь минут спустя - сироты без цели и денег
за стеклом мелькали прохожие, редкие деревья и страшного вида дома
я ощущал быстротечность времени и успокаивался глядя на тебя
сколько людей не земле, как всем нам ужиться
перед глазами качался сувенир - сказочная жар-птица

со свинцовой дрожью на губах, девочка протягивает руку
сложенные лодочкой ладошки, тихо бьется сердце в муках
оборванцы с улиц городских, кружат вокруг нищенки, как волки
и не могут для себя решить: как им поступить с продрогшей девчонкой
по привычке надругаться и дать деру с ее нимбом
или на коленках танцевать с ворованными свечками в обнимку
снег падает кирпичными хлопьями, снежинки проживают недолгую жизнь
подворотни выстланы бездомными, с рекламных щитов стекает жир

не холм, а котлован; не счастье, а несчастье
в котором часу вчера, я укрылась в норе от ненастья
в квартире на пятом этаже, продуваемой ветрами хрущевки
сосед выходил из запоя, значит около половины восьмого
вечер обернул меня пледом, в несколько шерстяных оборотов
зажег на столе свечу, невменяемый светильник не работал
я рассказывала сказку хомяку, в которую верила с детства
из дивана торчала пружина, созвучная моему кокетству
погода сходила с ума, я сидела в норе под пледом
вспоминала казаков-разбойников, как оставляла следы белым мелом
пила черный горячий чай, с добавленным в него имбирем
ночью пересматривала сны: блудной дочери про отчий дом
утром поднял будильник, сказал - иди на работу
чужие глаза пялились в зеркало, зубная щетка спрашивала - кто ты