Он всё сидит, сидит и пьет 
Наш Гамлет давний, Баратынский 
В оковах гулких хладных истин, 
Заиндевев единым днем. 

Он всё сидит, сидит, не сыщет 
Немой души отдохновенье 
Гнилье обиды и теченье 
Неслись безвольно позади. 

Там Петербург, там память мысли, 
О той, что финский хлад уела. 
Вновь Пушкин, Дельвиг рядом вместе 
Истлевшие в плену могил. 

Он одинок, он сам то выбрал,
Подняв бокал уединенья. 
Вновь офицер, но в безвременье,
Засел за миф в заочный мир. 

Резец, орган и кисть поэта - 
Он перешел за грань предметов. 
На празднике мирском он эхо 
Среди теней и дня тревог. 

Безмолвна ночь, тиха деревня,
Но в ней лишь полон Баратынский. 
Среди отрадного бесстрастья 
Неосязаемых властей. 

Пристрелен Пушкин, сгорел Дельвиг, 
Пьет одиноко Баратынский.
В семейных узах сгинет мыслью,
Пятой об веру оступясь. 

Неаполь ждет, жена ждала,
Сидел без рифмы Баратынский,
Стал недоносок хладных истин
Меж облаками и землей.