Изумленный, растерянный, убранный кружевом пены
За кормой расплывается медленно берег Коперны,
И, сияющим взглядом сияние взгляда встречая
Я как будто вступаю в преддверие вечного рая.

Двадцать лет, вспоминая волшебную эту картину,
Я ночами гляжу на храпящего рядом мужчину,
И пытаясь бороться с обидой и глупой досадой
Повторяю себе: ты же счастлива, что ж тебе надо!

Все сбылось, как мечталось когда-то в хибаре рыбачьей:
Он красив, безупречен, богат, и тебя не иначе
Как по-прежнему любит, по-прежнему холит и нежит...
Отчего же, доколе рассвет за окном не забрезжит,

Ты томишься без сна, а наутро глядишь сиротливо,
Как холеные слуги, в поклоне склоняясь учтивом,
Уставляют столы серебром и изысканной снедью,
Отчего этот замок тебе представляется клетью,

Где, на ключ заперта опостылевшим до смерти счастьем,
Ты старательно радуешься новокупленным платьям,
Дорогим ожерельям и белой, породистой кляче -
Он же любит, по-прежнему любит тебя, не иначе...

Так, себе повторяя, я годы мотаю на сердце,
Но однажды хозяин оставит незапертой дверцу,
И его канарейка, гнушась недоклеванным кормом
Безрассудные крылья расправит в полете проворном.

Так, однажды, под утро, все станет легко и возможно :
Я дубовую дверь за собой притворю осторожно
И без скрипа, без стука, без жалости в сердце покину
Драгоценную клеть и уснувшего в клети мужчину,

И вернусь на забытый богами, застуженный берег,
Отыщу на окраине дом, что заветные двери,
Столько лет затворенные, мне распахнет со слезами,
Точно руки, изъеденные ожиданья годами.

Я утру ему пыль, я смахну деревянные слезы,
И огонь разведу, и согреюсь с ночного мороза,
А потом у окна, улыбаясь, как прежде усядусь: