Как-то в полночь, в час угрюмый, утомившись от раздумий,
          Задремал я над страницей фолианта одного,
          И очнулся вдруг от звука, будто кто-то вдруг застукал,
          Будто глухо так застукал в двери дома моего.
          "Гость, - сказал я, - там стучится в двери дома моего,
                  Гость - и больше ничего".

          Ах, я вспоминаю ясно, был тогда декабрь ненастный,
          И от каждой вспышки красной тень скользила на ковер.
          Ждал я дня из мрачной дали, тщетно ждал, чтоб книги дали
          Облегченье от печали по утраченной Линор,
          По святой, что там, в Эдеме, ангелы зовут Линор, -
                  Безыменной здесь с тех пор.

          Шелковый тревожный шорох в пурпурных портьерах, шторах
          Полонил, наполнил смутным ужасом меня всего,
          И, чтоб сердцу легче стало, встав, я повторил устало:
          "Это гость лишь запоздалый у порога моего,
          Гость какой-то запоздалый у порога моего,
                  Гость - и больше ничего".

          И, оправясь от испуга, гостя встретил я, как друга.
          "Извините, сэр иль леди, - я приветствовал его, -
          Задремал я здесь от скуки, и так тихи были звуки,
          Так неслышны ваши стуки в двери дома моего,
          Что я вас едва услышал", - дверь открыл я: никого,
                  Тьма - и больше ничего.

          Тьмой полночной окруженный, так стоял я, погруженный
          В грезы, что еще не снились никому до этих пор;
          Тщетно ждал я так, однако тьма мне не давала знака,
          Слово лишь одно из мрака донеслось ко мне: "Линор!"
          Это я шепнул, и эхо прошептало мне: "Линор!"
                  Прошептало, как укор.

          В скорби жгучей о потере я захлопнул плотно двери
          И услышал стук такой же, но отчетливей того.
          "Это тот же стук недавний, - я сказал, - в окно за ставней,
          Ветер воет неспроста в ней у окошка моего,
          Это ветер стукнул ставней у окошка моего, -
                  Ветер - больше ничего".

          Только приоткрыл я ставни - вышел Ворон стародавний,
          Шумно оправляя траур оперенья своего;
          Без поклона, важно, гордо, выступил он чинно, твердо;
          С видом леди или лорда у порога моего,
          Над дверьми на бюст Паллады у порога моего
                  Сел - и больше ничего.

          И, очнувшись от печали, улыбнулся я вначале,
          Видя важность черной птицы, чопорный ее задор,
          Я сказал: "Твой вид задорен, твой хохол облезлый черен,
          О зловещий древний Ворон, там, где мрак Плутон простер,
          Как ты гордо назывался там, где мрак Плутон простер?"
                  Каркнул Ворон: "Nevermore".

          Выкрик птицы неуклюжей на меня повеял стужей,
          Хоть ответ ее без смысла, невпопад, был явный вздор;
          Ведь должны все согласиться, вряд ли может так случиться,
          Чтобы в полночь села птица, вылетевши из-за штор,
          Вдруг на бюст над дверью села, вылетевши из-за штор,
                  Птица с кличкой "Nevermore".

          Ворон же сидел на бюсте, словно этим словом грусти
          Душу всю свою излил он навсегда в ночной простор.
          Он сидел, свой клюв сомкнувши, ни пером не шелохнувши,
          И шептал я, вдруг вздохнувши: "Как друзья с недавних пор,
          Завтра он меня покинет, как надежды с этих пор".
                  Каркнул Ворон: "Nevermore".

          При ответе столь удачном вздрогнул я в затишьи мрачном,
          И сказал я: "Несомненно, затвердил он с давних пор,
          Перенял он это слово от хозяина такого,
          Кто под гнетом рока злого слышал, словно приговор,
          Похоронный звон надежды и свой смертный приговор