Я дышал синевой, 
белый пар выдыхал,- 
он летел, становясь облаками. 
Снег скрипел подо мной — 
поскрипев, затихал. 
А сугробы прилечь завлекали. 

И звенела тоска, что в безрадостной песне поется: 
как ямщик замерзал в той глухой незнакомой степи,- 
усыпив, ямщика заморозило желтое солнце, 
и никто не сказал: шевелись, подымайся, не спи! 

Все стоит на Руси 
до макушек в снегу. 
Полз, катился, чтоб не провалиться,- 
сохрани и спаси, 
дай веселья в пургу, 
дай не лечь, не уснуть, не забыться! 

Тот ямщик-чудодей бросил кнут и — куда ему деться!- 
Помянул он Христа, ошалев от заснеженных верст… 
Он, хлеща лошадей, мог бы этим немного согреться,- 
Ну, а он в доброте их жалел и не бил — и замерз. 

Отраженье свое 
увидал в полынье — 
и взяла меня оторопь: в пору б 
Оборвать житие — 
я по грудь во вранье, 
Да и сам-то я кто,- надо в прорубь! 

Вьюги стонут, поют,- кто же выстоит, выдержит стужу! 
В прорубь надо да в омут,- но сам, а не руки сложа. 
Пар валит изо рта — эк душа моя рвется наружу,- 
выйдет вся — схороните, зарежусь — снимите с ножа! 

Снег кружит над землей, 
над страною моей, 
мягко стелет, в запой зазывает. 
Ах, ямщик удалой 
пьет и хлещет коней, 
а непьяный ямщик — замерзает. 

Так звенела тоска, что в безрадостной песне поется: 
как ямщик замерзал в той глухой незнакомой степи,- 
усыпив, ямщика заморозило желтое солнце, 
и никто не сказал: шевелись! 
Подымайся! 
Не спи!