нежность и пренебрежение 

она вышла из винных паров и табачного дыма,  
подобно Венере из пены морской. 
её летнее платье едва прикрывало  
кружевные резинки телесных чулок. 
она села рядом – за барную стойку – 
хорошее место: к людям спиной, 
лицом к алкоголю, и можно весь вечер 
сидеть, никому не послав и трёх слов. 

обычное дело – смерть в барном гетто: 
исповедан за стойкой, похоронен в метро. 
обречённый воскреснуть в семь утра на конечной,  
я не жду снисхождения  
желтолицых [bad word] и упрямых богов. 

я сижу в злачных ямах, наблюдая, как чахнут 
одинокие женщины, как, напившись, они 
веселятся отчаянно: бросившись в танец, 
окропляют плоть потом  
и кровью самцов липкий, засранный пол. 
и бесстыжим принцессам, и порядочным стервам, 
и заботливым блядям, дочерям, матерям – 
всем им надо одно – чтоб хоть кто-то был рядом: 
обнимал их, ебал их, кушал с чавканьем борщ,  
выносил утром мусор, возвращался под вечер, 
менял трубы и ездил в «Ашан» за жратвой; 
чтобы рядом был кто-то, а кто – не так важно: 
сущность женского счастья – быть чьей-то женой. 

неприкаянных, нежных, как кошек бездомных, 
поневоле свободных, их жалко порой:
горько взглядом ласкать лепестки пустоцвета, 
когда хочется «горько!» на свадьбах кричать.  
и, набравшись с лихвой вискаря или смелости, 
возыметь наглость встать, подойти, приобнять 
и на ушко шепнуть: «не печалься, родная, 
каждой твари по паре – ты допьёшь не одна». 

так всегда. но той ночью воскресной со мной по соседству  
восседала богиня в телесных чулках. 
метко, сдержанным тоном стрельнув сигарету, 
случайной улыбкой сразила меня  
наповал, как юнца. 
я достал зажигалку, дрожащее пламя 
озарило её молодое лицо,
взгляд взорвался от искры ядерной вспышкой, 
и я был ослеплён, возбуждён, покорён. 

всем невзгодам назло мы смеялись и пили 
тыщу дней напролёт. всем печалям в укор, 
когда деньги кончались, она доставала 
настойку из сливы из телесных чулок. 

без неё стало пусто во мне и в квартире.
серый кот у окна кричит о ней. в ночь 
самолётом бумажным летят мои письма, 
в чёрном ящике шифр нескольких строк: 
«милый друг, без тебя – я один в целом мире, 
и с кем бы я ни был – я буду один.  
помни меня, когда грузят плацебо, 
помни меня в их словах о другом». 

она вышла из винных паров и табачного дыма... 

 
как я встретил конец нулевых

пока президент в разноцветном экране 
читал наизусть стране поздравления, 
я пошёл на центральную площадь, 
чтобы украсть нам ёлку. 
дерево было тяжёлым, 
но легче, чем труд рабочих, 
которые платили налоги, 
потраченные на праздник. 

я не был никем замечен: 
в полночь все пили шампанское, 
жевали огарки желаний, 
заедая икрой и селёдкой,
и всем наплевать было, 
что кто-то крадёт их ёлку,  
что кто-то никчёмный и наглый 
присвоил себе их праздник. 

ель я поставил у парадного входа,  
поднялся на пятый этаж, 
отряхнувшись от снега на лестничной клетке, 
зашёл, улыбаясь смущённо, в квартиру. 
она была рада моему возвращению – 
протянула бутылку сухого вина.   
я приложился, и стало теплее,  
взял её за руку, вывел во двор. 

мы сели под ветви.  
– никого я не встретил, 
а мир постарел на ещё один год. 
она улыбнулась: 
– найти человека 
бывает здесь сложно, но нам повезло. 

в поношенном платье
наряднее ели 
она мне казалась  
в тот новый год. 

(с) Рома Гонза