Потом свекровушка рассказывала мене, я уж жила в Лаврушине, мимо овина шла – дорожка та посёлком, а она мимо овина в аккурат не свой дом. Пришла «Ой». Хлеб положила, завздыхалась. «Ох, ох» - «Чё ты, мамаша, чё ты?» - «Тебе я ничего не скажу», - я грю, - «Что вот ты не скажешь» - «Не скажу, не скажу тебе. Пашке так скажу всё». Потом Паша-то пришла, вот и говорит, что «я поглядела в овин, и меня сразило».
<Что?>
Под овин поглядела и сразило. Кто там был? Против каменки там овины-то были большие, молотили раньше.
<Угу.>
Овины садило. А этот садило-то, посажены снопы-то, вот сделан как, как тебе сказать, такой небольшой. Колосники там, там снопы-то накладены сушить. А внизу там топили.
<А что она увидела, свекровь ваша?>
А вот увидела, устрашилась и не сказала мене чего.
<А как вы думаете?>
А я чего думаю. Под овином, наверно, есть хозяин.
<Хозяин овина?>
Да.
<А зовут его как?>
Потому что она сидел, наверно, у печки. Там старик ли, старушка ли, кто-нибудь сушит ночь. Он на свету уж уходит. Уходит и приходит молотить уж. А тут только смолотили и посадили, и затопили и никого не было. А она возьмёт да поглядеть, чё, грит, кто там есть-то сегодня, грит, топит-то. Поглядела да и устрашиласи. А боле дак никого не видала, ничего я не слыхала боле. Я дак не видала никого.