Пока у меня ещё были мозги, 
и капало мерно в листки 
серое вещество, 
я зарастал черновиковой листвой, 
корни пускал и ростки, 

с предсмертною щедростью в порывы осенние 
сбрасывал всё - до бесстыдства броского! 
Думал, что внешне похож на Есенина, 
а слогом - на Бродского, 
видел восторги женские в будущем 
и уже ощущал рукопожатия 
важных мужей 
за мои достижения, 
видел, как душит безжалостно жаба 
тех девиц, что других предпочли, 
видел, как локти догрызают, дурочки, 
видел, как прочли 
и до ручки почти 
дошли, 
искали бритвы в сумочке...

Во чреве черепа 
серая масса 
из 
извилин плела интриги, 
писала книги, 
картины маслом, 
издавала журналы и крики... 
За мозги становилось стыдно. 
Я их чувствовал очень тонко. 
Весь измотанный, как бобина, 
и изжёванный весь, как плёнка, 
я их продал, не глядя, дяде. 
Дяде какому-то... проходимцу, 
проходящему в тесном, дружном стаде 
в стадии опьянения - до кондиции... 

За это серое моё убожество 
Он всыпал мне в череп какие-то пазлы. 
Они разноцветные. И их - множество. 
Чёрт знает, зачем! - но я теперь 
Счастлив.