Взъерошивая хаер, поредевший навсегда от седых волос,
Ведя мемуары за кефиром о подпольной войне,
С кайфом мазохиста в руках разбираю последний мост,
Пытяюсь рассказать как-нибудь о вчерашнем дне.

Царапая бессмысленно пацифик ключом на кирпичной стене,
С известной долей гордости вспомнить кулаки люберов.
Глядя на потрепаный бас в поношенном старом чехле,
Хочется напиться в говно и выдать пару старых хитов.

Такие дела, брат! Любовь...
Такие дела, брат! Любовь...

Мы уходили в подвалы, мы играли глубоко под землей.
Нам снилась траверса, мы пили электрический чай.
Мы посылали наверх парламентера за вином, за хлебом и за травой.
Он возвращался назад, он говорил: "У них опять Первомай."

И наш бледный нездоровый вид кому-то мешал заснуть:
Нам взламывали двери и с погонами в наш underground.
И у кого-то оказался уж слишком коротким его творческий путь,
Но мы верили в то, что за нами последний раунд.

Такие дела, брат! Любовь...
Такие дела...

А времена менялись и изменились вконец:
Мы вышел наверх, мы разбрелись кто куда.
И стали делать деньги вчерашний бунтарь и вчерашний певец.
В его уютной квартире есть газ, телефон и вода.

Он не жалеет ни о чем, он держит дома шесть альбомов ГО и пять албомов БГ.
И вроде бы он не предатель, он по своему прав.
Ведя мемуары за чашечкой кофе: "Моим детям о вчерашнем дне",
Каждый ловит свой собственный кайф.

Такие дела, брат! Любовь...
Такие дела, брат! Любовь...