Евгений Евтушенко

"Сказка о русской игрушке" 

По разграбленным сёлам
 шла Орда на рысях,
 приторочивши к сёдлам
 русокосый ясак.

        Как под тёмной водою
         молодая ветла,
         Русь была под Ордою,
         Русь почти не была.

Но однажды , – как будто
 все колчаны без стрел, –
 удалившийся в юрту
 хан Батый захмурел.

От бараньего сала,
 от лоснящихся жён
 что-то в нём угасало –
 это чувствовал он.
 И со взглядом потухшим
 хан сидел, одинок,
 на сафьянных подушках,
 сжавшись, будто хорёк.
 Хан сопел, иступлённой
 скукотою томясь,
 и бродяжку с торбёнкой
 ввёл угодник толмач.
 В горсть набравши урюка,
 колыхнув животом, 
 "Кто такой?" – хан угрюмо
 ткнул в бродяжку перстом.

Тот вздохнул ("Божья матерь,
 то Батый, то князья..."):
 "Дел игрушечных мастер
 Ванька Сидоров я".
 Из холстин дыроватых
 в той торбёнке своей
 стал вынать деревянных
 медведей и курей.
 И в руках баловался
 потешатель сердец –
 с шебутной балалайкой
 скоморох-дергунец.

Но, в игрушки вникая,
 умудрённый, как змий,
 на матрёшек вниманье
 обратил хан Батый.
 И с тоской первобытной
 хан подумал в тот миг,
 скольких здесь перебил он,
 а постичь не постиг.
 В мужичках скоморошных,
 простоватых на вид,
 как матрёшка в матрёшке,
 тайна в тайне сидит.

Озираясь трусливо,
 буркнул хан толмачу:
 "Все игрушки тоскливы.
 Посмешнее хочу.
 Пусть он, рваная нечисть,
 этой ночью не спит
 и особое нечто
 для меня сочинит".
 Хан добавил, икнувши:
 "Перстень дам и коня,
 но чтоб эта игрушка
 просветлила меня!" 

Думал Ванька про волю,
 про судьбу про свою
 и кивнул головою:
 "Сочиню. Просветлю".
 Шмыгал носом он грустно,
 но явился в свой срок:
       "Сочинил я игрушку.
        Ванькой-встанькой нарёк".
 На кошме не кичливо
 встал простецкий, не злой,
 но дразняще качливый 
 мужичок удалой. 

Хан прижал его пальцем
 и ладонью помог.
 Ванька-встанька попался,
 Ванька-встанька прилёг.
 Хан свой палец отдёрнул.
 Но силён, хоть и мал,
 Ванька-встанька задорно
 снова на ноги встал. 
 Хан игрушку с размаха
 вмял в кошму сапогом
 и, злобея от страха,
 заклинал шепотком.
 Но, держась за бока,
 Ванька-встанька вдруг вынырнул
 из-под носка! 

Хан попятился грузно,
 Русь и русских кляня:
 "Да, уж эта игрушка
 просветлила меня..."
 Хана страхом шатало,
 и велел он скорей
 от Руси – от шайтана –
 повернуть всех коней. 

И теперь уж отмаясь,
 положённый вповал,
 Ванька Сидоров мастер
 у дороги лежал.
 Он лежал, отсыпался,
 руки белые врозь,
 василёк между пальцев
 натрудившихся рос.
 А в пылище прогорклой,
 так же мал да удал,
 с головёнкою гордой
 Ванька-встанька стоял. 
 Из-под стольких кибиток,
 из-под стольких копыт
 он вставал неубитый,
 только временно сбит.
 Опустились туманы
 на лугах заливных,
 и ушли басурманы,
 будто не было их.
 Ну, а Ванька остался,
 как остался народ.
 И душа Ваньки-встаньки
 в каждом русском живёт. 

Мы – народ ванек-встанек.
 нас не Бог уберёг!
 Нас давили, пластали
 столько всяких сапог!
 Они знали, мы – ваньки,
 нас хотели покласть,
 а о том, что мы встаньки,
 забывали, платясь. 
 Мы – народ ванек-встанек.
 Мы встаём – так всерьёз.
 Мы от бед не устанем,
 не поляжем от слёз...
 И смеётся не вмятый,
 не затоптанный в грязь
 мужичок хитроватый,
 чуть пока-чи-ва-ясь...