Он ревновал ее к дождю
И укрывал джинсовой курткой
Ее июневые кудри,
А зонтик прижимал к локтю.

День дожидался темноты,
Жизнь начиналась с середины,
И закрывали магазины
Свои разнузданные рты.

Ветра стояли на своем,
Шатая цепь священнодейства,
И пошлое Адмиралтейство
Сдавало ангелов в наем,

Но  вместо звёзд
Их берегли
Два добрых духа Джин и Тоник,
И мир, казалось, в них утонет,
Едва дотронувшись земли...
        А мне казалось,
        А мне казалось,
        Что белая зависть - не грех,
        Что черная зависть - не дым.
        И мне не писалось,
        Мне не писалось,
        Мне в эту ночь не писалось, -
        Я привыкал быть великим немым.

Он ревновал ее к богам
И прятал под мостом от неба,
А голуби просили хлеба
И разбивались за стакан.

И плоть несло, и дух опять
Штормил в девятибалльном танце -
От невозможности остаться
До невозможности унять.

И вечер длинных папирос
Линял муниципальным цветом,
И сфинксов он пугал ответом
На каждый каверзный вопрос.

И, видно, не забавы для -
По венам кровь против теченья.
Миг тормозов, развал-схожденье,
И снова - твердая земля.

        А мне казалось,
        А мне все казалось,
        Что белая зависть - не блеф,
        Что черная зависть - не дым.
        И мне не писалось,
        Мне опять не писалось,
        Не пелось и не писалось, -
        Я привыкал быть великим немым.

И отступил девятый вал,
И растворил свой сахар в дымке...
К стихам, к Довлатову, к Ордынке
Он вдохновенно ревновал,

Но вместо рифм бежали вслед
Два юных сфинкса Джин и Тоник,
И воздух был упрям и тонок,
Впитав рассеянный рассвет.