Без году неделя, мой свет, 
 двадцать две смс назад мы еще не спали, 
 сорок - даже не думали, а итог - вот оно и палево, 
 мы в опале, 
 и слепой не видит, как мы попали 
 и какой в груди у нас кипяток. 

 Губы болят, потому что ты весь колючий; 
 больше нет ни моих друзей, ни твоей жены; 
 всякий скажет, насколько это тяжелый случай 
 и как сильно ткани поражены. 

 Израильтянин и палестинец, 
 и соль и перец, 
 слюна горька; 
 август-гардеробщик зажал в горсти нас, 
 в ладони влажной два номерка; 

 время шальных бессонниц, дрянных гостиниц, 
 заговорщицкого жаргона и юморка; 
 два щенка, что, колечком свернувшись, 
 спят на изумрудной траве, сомлев от жары уже; 
 все, что до - сплошные слепые пятна, 
 я потом отрежу при монтаже. 

 Этим всем, коль будет Господня воля, 
 я себя на старости развлеку: 
 вот мы не берем с собой алкоголя, 
 чтобы все случилось по трезвяку; 

 между джинсами и футболкой полоска кожи, 
 мир кренится все больше, 
 будто под ним домкрат; 
 мы с тобой отчаянно непохожи, 
 и от этого все забавней во много крат; 

 волосы жестким ворсом, 
 в постели как Мцыри с барсом, 
 в голове бурлящий густой сироп; 
 думай сердцем - сдохнешь счастливым старцем, 
 будет что рассказать сыновьям за дартсом, 
 прежде чем начнешь собираться в гроб. 

 Мальчик-билеты-в-последний-ряд, 
 мальчик-что-за-роскошный-вид. 
 Мне плевать, что там о нас говорят 
 и кто Бога из нас гневит. 

 Я планирую пить с тобой ром и колдрекс, 
 строить жизнь как комикс, 
 готовить тебе бифштекс; 
 что до тех, для кого важнее моральный кодекс – 
 пусть имеют вечный оральный секс. 

 Вот же он ты - стоишь в простыне как в тоге 
 и дурачишься, и куда я теперь уйду. 
 Катапульта в райские гребаные чертоги – 
 специально для тех, кто будет гореть в аду.