Фред, войны больше нет. Всё закончилось. Все проиграли. Раз затихли бои, то никто не умрёт. И никто не завалится сломанной куклой на камни. И не встретишь в глазах угасающих лёд. И никто не заплачет, не вскрикнет, не всхлипнет от боли. И никто и не вспомнит об этой войне. Фред (ты можешь представить, ты можешь?), никто не вспомнит, что ты умер вот здесь, привалившись к стене.

Фред, войны больше нет. Только тяжесть осталась на сердце. Будто я не сберёг это хрупкое «мы». Будто я по вине нескончаемой силы инерций продолжаю лететь в безнадёжность войны. Будто я задыхаюсь, барахтаюсь в огненно-липком, будто каждый мой вдох — это пламя внутри, будто я так отчаянно вою, до боли, до хрипа, что в груди сердце пляшет по рёбрам: «Гори».

И я вижу тебя каждый миг за своею спиною, и спешу обернуться, твердя: «Это бред». (Знаешь, я, оказалось, был вовсе тебя не достоин, но как жить, если рядом тебя больше нет?) 

И полоски луны, что взбираются вверх по кровати, мне тихонько шипят, будто змеи: «Не спас».

Фред, войны больше нет. И не нужно. Мне этой-то хватит. И пожара в груди, и слепых пустот глаз, и бессонных ночей, и подушек, от горечи влажных, и разбитых зеркал, и закрытых дверей.

Потому что на самом-то деле действительно важно не убить всех врагов, а спасти всех друзей.

Знаешь, эта война не имеет ни капельки смысла, потому что терять — это хуже, чем нож, потому что так страшно понять, что навеки лишился тех, кого ты уже никогда не вернёшь. Знаешь, эта война, беспощадная, злая, сухая, выжигает дотла, отправляет на слом. Фред, я даже не знаю, ты слышишь, я даже не знаю, жив ли я или умер с тобой под огнём.

Знаешь, эта война не за то, чтобы зваться всесильным, чтоб сражаться за правду извечных начал. Эта схватка за то, чтоб не дать уничтожить любимых.

Я лишился тебя.

Значит, я проиграл.