I часть

Я опять ушел...
И не потому, что стал с годами
Чрезмерно горд, или слаб,
Что не позволяет рулю срываться
С обрыва речных озер.
И не потому, что куда-то спешил,
И не потому, что кого-то искал.
Просто Вы долго решались прийти,
И я от этого слишком устал.
Но таки пришли. И горло вперед
Рванулось, сметая стены границ.
И опять был обманут я Вашим огнем,
Спешащим к многоголосию лиц.
Но за нежность губ, которую пил,
Не доверяя, впрочем, словам,
И за тревожный взлет темных бровей
Я благодарен Вам.
Вы остались там забавлять себя
Забродившим соком минувших лет.
А я вышел на улицу и вдохнул
Тяжесть солнечных эполет.

Английским борзым
Ты
с видом побитой собаки
по улице бешено мчалась.
Задевала прохожих искусанными ушами.
Головою упрямой мотала
отчаянно-звонко,
и саднящие раны лизать на ходу успевала.
Я
к тебе приближался
стремительно, как авиатор.
И уставшая шляпа моя все пыталась обнять подбородок.
Подошвы ботинок скользили по влажному небу
измятой листвы в колючих осенних лужах.
Мы
столкнулись! И ты неожиданно-больно прокусила мне руку,
когда я пытался погладить твою нежную спину.
И капли разбуженной боли обогрели асфальт зернами
крошечных пятен.

Я могу уйти. И это не будет пафос.
Или просто желание выпить чашечку кофе
в непарижском кафе, где кто-то когда-то
на пол опрокинул пару глотков
закипевшей брони для души, не успевшей окрепнуть
от ночи объятий аромата, увы, совсем не кофейного свойства.
Лучше быть коленкором, чем стыть от рукопожатий,
создавшего маслом картину в раме застывшей крови.
Но пока я стою, вдыхая запахи дома,
и отчаянно морщусь от горечи отрешений,
оседает на связках щемящего имени слово.
И плачет пан-флейта от верности со-отношений

Брамс
Здесь время диктует Броун, а ночь некрепка фасадом.
На пыльном сукне спит муха, обнявшись со словом [bad word] quot;.
А я распорола небо, чтоб не было очень сухо.
И в сгустке желаний плавал, томил свои пальцы Брамс.
И лоб упирался в стекла, и змеи свивались клубками.
Я знаю, когда ты спиною, хотя и не в полный рост.
Песок - барабаном в воду. Наследник зреет стрелою.
И в смерти слоновой кости рождается матовый хвост.

Мне холодно вчера и будет завтра.
Немая безысходность в ритме боли
на муравьиный шест венок лавровый
нанизывает в такт. И не вздохнуть.
Актриса уронила запах тлена
на лацканы своей последней роли.
Мужской пиджак и туфельки по крышам -
как весело и славно падать вниз!
Мессир, побудьте магом! Вам возможно.
Пусть тонок пульс и слезы дробью в горле.
Замусорен эфир. Я стекленею,
но покидаю воздух не дыша.
А страхи ни к чему; бесплотны тени,
бесплатны мысли. Серебро реально.
А верность свыше данного союза
Была, быть может, даже хороша.

Выдохнув воду из легких, солью пропитанных,
он прицепил себя к пирсу, усталый и пресный.
Солнечный Бог, испачкавший губы в неистовом
лунном сиянье, спину подставил звенящему льду одиночества.
На потеплевшей щеке бликами клетчатой
воздуха ткани пил он предел ощущений.
А после нырнул в поток золотой бесконечности
и взвыл, плато ладони изранив в танце метели.
В кругах на воде кувыркались медные линии
ветреных рук, оставшихся у изголовья
ее силуэта, в проем деревянный вписанный
не красками, не пустотой и даже не кровью.
Настоянный купорос сочился меж стеклами
и поводом был для ошибок, порой безразличных.
Бережно телу внимая в ритме бессонниц,
горло немело, пытаясь держаться приличий.
И равенство дня с потолком, а ночи с рассветом
сковало свободу его цепями сомнений
в неизмеримости чувств: ни больше - ни меньше.
Но он не дал себе времени для суеты изменений.
Вот так бы мы жили. С тобой. Имея в запасе сорок семь лет, оставшихся в общем кармане.
К Небу ходили бы в гости на крепкий тропический кофе,
и земля, принимая бы нас, пружинила под сапогами.