Одинокая птица над полем кружит, 
Догоревшее солнце уходит с небес. 
Если шкура сера и клыки что ножи, 
Не чести меня волком, стремящимся в лес. 

Лопоухий щенок любит вкус молока, 
А не крови, бегущей из порванных жил. 
Если вздыблена шерсть, если страшен оскал, 
Расспроси-ка сначала меня, как я жил. 

Я в кромешной ночи, как в трясине, тонул, 
Забывая, каков над землей небосвод. 
Там я собственной крови с избытком хлебнул 
До чужой лишь потом докатился черед. 

Я сидел на цепи и в капкан попадал, 
Но к ярму привыкать не хотел и не мог. 
И ошейника нет, чтобы я не сломал, 
И цепи, чтобы мой задержала рывок. 

Я бояться отвык голубого клинка 
И стрелы с тетивы за четыре шага. 
Я боюсь одного - умереть до прыжка, 
Не услышав, как лопнет хребет у врага. 

Не бывает на свете тропы без конца 
И следов, что навеки ушли в темноту. 
И еще не бывает, чтоб я стервеца 
Не настиг на тропе и не взял на лету. 

Вот бы где-нибудь в доме светил огонек, 
Вот бы кто-нибудь ждал меня там, вдалеке... 
Я бы спрятал клыки и улегся у ног. 
Я б тихонько притронулся к детской щеке. 

Я бы верно служил, и хранил, и берег - 
Просто так, за любовь - улыбнувшихся мне.. 
... Но не ждут, и по-прежнему путь одинок, 
И охота завыть, вскинув морду к луне.