Месяц, и не проси, не вспомню,
Может быть, только год.
Я слышал, как в глину врастают корни,
Как ноют суставы вод,

Как мясом и кровью обедает лев –
Костный горячий хруст.
На запах и звук я пришёл во хлев.
И он был пуст.

Я помню, там холод стоял, и страх –
С соломинкой между губ.
Вошла Мария – разорван пах,
Я был нарочито груб:

Где твой ребёнок, его не слышно,
Или родился нем?
Звезда загорелась над этой крышей,
И я пришёл в Вифлеем.

Мария сутулилась и бледнела,
Её пробивала дрожь.
Она отвечала: он мёртв, но тела
Ты никогда не найдёшь.

Я родила. Раскалённой спицей
Дикая острая боль
Резала так, что не пошевелиться,
Вспарывала вдоль.

Вдруг из меня хлынул свет слепящий
И кровь темноты черней.
Только ребёнка к ужасу вящему
Не оказалось во мне.

…

Я промолчал, мне вдруг стало страшно.
Я, ослеплён и глух,
Ей говорил: ничего не скажем.
Пустим по миру слух.

Я же тебе раздобуду младенца,
Будешь его прижимать к груди.
Человек или бог лежит в полотенце –
Поди, разгляди.

А для того, чтобы всё вышло ладно,
Я позову троих:
С золотом, смирной и ладаном.
Ужас Марии стих.

Подле неё я сидел Иосифом,
И принимал гостей.
Зимы, вёсны и долгие осени
Страх пробирал до костей.

Только теперь мне ни страшно, ни весело.
Он, говорят, воскрес.
А я, как дурак, балуюсь пьесами
Для католических месс.

2.12.09.