Уход мамы

Мама уходила от нас с каждым днем всё дальше,
Блуждала, пыталась припомнить дорогу.
Среди ночи вдруг встала, пошла, упала.
«Куда вы?» — поднимала в тревоге невестка
Отяжелённое слабостью тело.
«В школу», — смотрела ещё не отсюда, ещё не видя.
Значит, всё-таки надо опять вернуться.
«Так мне было неловко, — рассказывала потом, —
Разбудила всех, переполошила больных в палате».
Брови страдальчески напряжены.
«Увези меня, — просит опять,— я хочу домой».
«Но где же ты? — говорю. — Посмотри, ты у себя дома».
В глазах недоверчивая тоска.
«Я соскучилась по своим детям».
Усталый мужчина с седеющими висками,
Один из трёх, вышедших из её тела.
Он ли умещался в руках у её груди,
Покусывал больно сосок — прорезались зубки?
С ним всё время недосыпала...
Трёт с усилием переносицу средним пальцем. 
Что-то надо опять совместить, составить,
Вспомнить, что ещё хотела спросить.
«У тебя на зиму всё есть? — вспоминает. —
Шарфик, тёплые носки, свитер?
Возьми, тут, в шкафу, всё, что тебе нужно».
Только где ключ от шкафа? Припрятан, куда — забыла.
Незнакомые то и дело входят без спросу,
Тяжело жить не у себя, в чужом месте.
Хоть бы самой расплачиваться за услуги —
Своего тут ничего не осталось.
«Я не понимаю теперешних денег,
Не могу сама ходить в магазины,
Новых цен совершенно не знаю,
А какие были шестьдесят лет назад, помню».
Копна яиц — шестьдесят штук — стоила шестьдесят копеек.
На сахарном заводе платили пятнадцать рублей в месяц.
Еда была: хлеб с патокой, луковица да помидор.
(Помидоры ходили с подружками рвать, пригибаясь, на колхозное поле.)
А спроси, что ела сегодня на завтрак?..
«Я хочу к себе, — повторяет просительно, — к себе, в Андрушовку.
Где моя бабушка Хана, где брат Арончик?»
Стриженый мальчик в коротких штанишках с помочами,
Студент, отправленный на фронт в сорок первом,
Пропавший без вести, смешавшийся с прахом,
Где-то там, где давно ушли в небо с дымом
Андрушовка, мазанка с соломенной крышей,
С глиняным полом, разрисованным в клетку,
Каждая украшена, уложена пахучими травами.
Вот они сейчас, явственней, чем стены вокруг.
Почему ей не давали вернуться, заставляли жить на чужбине?
Обращала ко мне измученный взгляд:
Неужели я заслужила такое?
Объяснения казались здравыми только нам, отсюда.
«Ладно, — обрывала, — не будем об этом».
О, это постукивание кулаком по столу, по коленке!
В смущённом мозгу проворачивается всё то же.
Никакой размягчённости, согласия примириться.
Будь она мягче, она бы не встала на ноги
После болезненного потрясения.
Сознание было помрачено, речь бессвязна.
Не только лекарства помогли ей вернуться —
Сила гордого сопротивления.
Уже ходить могла только с чужой поддержкой — 
Палку в руки брать не желала.
«Дотянуть бы до конца», — сказала однажды.
Нам ли было отвечать, что это всем удаётся?
Она уже пробовала, возвращалась, не могла найти слов,
Доступных пониманию здешних.
Справляться надо было самой.
«Будет круглосуточная ночь», — проговорила вдруг ясно.
Вечером закрыла глаза и уже не открыла,
Не просыпалась ещё пять суток,
Не пила, не ела, не откликалась.
Переходила реку по плотине у мельницы, над запрудой,
Где плескались успевшие раньше подружки.
Нас оставляла на другом берегу.
Стоим теперь на своих ногах — разберёмся сами.
Освободилась. Уходила всё безвозвратней,
По тропе над рекой, узнавая каждый изгиб,
Среди ромашек, высоких трав, пахучей полыни.
С каждым шагом всё легчала, легчала.
Ореол курчавых волос светился вокруг головы.
Ссадина на колене прикрыта листом подорожника.
Береговой стриж цвета синей птицы
Пролетал перед нею над самой водой,
Дальше, дальше, туда, где у белой хатки
Дожидаются, приветственно машут руками
Бабушка Хана с лицом в добрых морщинах.
Братец Арончик в коротких штанишках.