Проснуться в 147 лет, прочитать смс:
«здравствуй, мой обжигающий мальчик»,
изумиться, переспросить: — Почему обжигающий? —
получить очевидный ответ: «потому что ты меня обжигаешь»,
и даже не удивиться, что тебя называют на ты.

— Господи, сколько вас было,
и хоть бы одна собака
сделала отчисленье в мой пенсионный фонд.

Этим летом мне все говорили: объявляй войну, собирай своё войско! —
ну вот я и собрал: три с половиной калеки.
… Но так уж случилось, что днем
мы с Чуней купили ёлку,
самую зимнюю елку, срубленную навеки.

Тут-то все стали ее наряжать: и Саша повесил шарик, и Сеня повесил шарик,
а я взял серебристый Урал (я думал, что это река) и тоже повесил,
как будто змею из стали, так — чтоб шары засияли,
и чтоб огоньки вокзалов засверкали на ветках этих.

— Вот это будет праздник! — я думал. Но чтоб по-хорошему,
то лучше бы — с вечным снегом, с сугробами над головой …
И не беда, что я Чуне
намазал вонючей мазью
ее паршивые уши
и пахнет она — калошей
(да, именно: обыкновенной — советской старой калошей), —
Но эти четыре года — мы были втроем с тобой.

… Я просыпаюсь утром в постели, отяжелевший,
всё ужасно болит:
шея, спина, руки.
— Какого хрена, — спрашиваю, — мучать меня любовью,
когда мне надо о пенсии —
думать.
(Желательно персональной).
— До свиданья, — кричат на площадке друг на друга соседские дети.
До свиданья, — я отвечаю.
И действительно «до свиданья».
Потому что с утренней елкой, с самой лучшей елкой на свете
не бывает на самом деле ни прощания, ни разлуки.

Ну, а в сумерках (хоть я, конечно, знаю, что в сумерках спать нельзя)
я забираю с собой на кровать собаку
и тебя к себе забираю:
два тепла, шебуршащихся рядом,
шумно думающих тепла
(достаточно туповатых, надо сказать, тепла)
это слишком смешно для счастья — и я, вздрагивая, засыпаю.

… Посмотри, сколько разной чуши, ерунды золотой и нарядной,
висит на убитой елке: облепиха, Урал, Алтай,
и Россия висит на ветке, и синий шар Амстердама,
и дворник скребет лопатой, и яблоко — Индокитай.

Хорошо, что еще на свете
остается — так елок много
(да и если немного осталось): одиноких, двойных, тройных.
Как сказал Сашин тесть перед смертью: — Дайте ложечку Нового Года
(вот именно так и сказал «дайте ло-жеч-ку нового года»),
приложился к шипучей ложке, удостоверился — и затих.

По-моему, замечательно. — По-моему, всё — замечательно,
и то, что умрем — замечательно, и то, что живем — хорошо.
… на елке висит и качается ушастое ваше сиятельство,
щенячее наше сиятельство, доказанное рождество.